Бессмертие
Шрифт:
Корженовский лишь пожал плечами.
— Еще был Рай Ойю, — продолжал Фаррен Сайлиом. — Мирский и Ланье говорили очень мало, а открывателю Врат удалось меня напугать. Он напомнил о высочайшем долге, о клятве, которую мы дали когда-то: использовать Путь для всеобщего блага. И прибавил, что вы готовите дестабилизацию Пути, которая в конечном итоге уничтожит его.
— Да, — сказал Корженовский.
— Похоже, эти аватары способны гулять сами по себе. Ланье с Мирским, видимо, уже ушли. Открыватель Врат еще здесь. Он говорит, что его
— Да.
— Согласитесь, это никак не укладывается в рамки нашей сегодняшней политики. Мы с вами — на ключевых постах. В моей власти сорвать ваш план. Но я могу поступить иначе: отойти в сторону, даже поддержать вас.
— Да, господин президент.
— Мы больше не враждуем с яртами?
— Возможно, господин президент.
— Они не нападут на Пух Чертополоха? Они готовы уступить нам Путь, позабыв все свои амбиции?
— Я не знаю. Ярт, которого Ольми изучает… — Корженовский умолк, надеясь, что не выдал президенту того, чего толком не знал сам.
— Я в курсе. Хотя, на мой взгляд, Ольми и ярт поменялись ролями.
— Вероятно, этим и объясняется отступление яртов. Они получили известие, что люди сознательно вошли в контакт с командованием потомков. Так ярты называют Финальный Разум Мирского.
— Похожей точки зрения придерживается и Рай Ойю.
— Следовательно, они воздержатся от нападения, если наша депеша получит подтверждение или не будет опровергнута.
— Просто в голове не укладывается, что ярты способны уступить нам хоть пустяк… уж не говоря о столь драгоценной привилегии, цели всей жизни. Способен ли человек на такое великодушие?
— За последний год, господин президент, мы с вами барахтались в паутине противоречий и больше думали о Гекзамоне, чем о себе.
— Таков наш проклятый долг.
— Да, господин президент, но есть и высший долг. Вы сами это сказали.
— Известно ли вам, что может случиться с Гекзамоном, если мы заартачимся и оставим Путь открытым?
— Нет.
— Не исключено, что командование потомков, то бишь Финальный Разум, найдет способ внушить яртам, что Путь необходимо закрыть во что бы то ни стало, даже ценой уничтожения Гекзамона.
— М-да… Пожалуй, вы правы — этого нельзя исключать.
— Я бы сказал, это неизбежно. — Казалось, образ президента хочет приблизиться к Корженовскому. — Я знаю, в чем заключается наш высший долг. Мы обязаны сохранить Гекзамон, невзирая на mens publica. Сколь ни любезны аватары, сколь ни щедры на чудеса, очень сомнительно, что Гекзамон способен в одиночку выстоять против такой силы.
Корженовский опустил взгляд на свои руки.
— Я тоже так думаю.
— Значит, у меня нет выбора. Приказываю вам уничтожить Путь. Можно это сделать, не погубив Пух Чертополоха?
— Чтобы целиком уничтожить Путь и предотвратить создание нового, необходимо ликвидировать Шестой Зал. Если попробуем… — Он пиктами изобразил диверсию в Шестом Зале, влекущую за собой разделение Сил Обороны на два лагеря, гражданскую войну и разруху, невиданную даже во времена Раскола.
— Уничтожить Путь, сохранив Гекзамон целым и невредимым, невозможно. Пух Чертополоха уже готов встретить смерть…
Образ президента помрачнел и тихо произнес в пустоту:
— О Звезда, Рок и Пневма! И откуда только берутся охотники руководить людьми?! В истории Гекзамона нам суждена слава самых подлых злодеев… Да будет так! Я позабочусь, чтобы эвакуацию довели до конца. Вы предупредите Силы Обороны. Не думаю, что им надо знать все нюансы. Но они не должны поплатиться жизнью за свою доблесть.
— Я предупрежу.
— Завтра я вселюсь в новое тело. Когда вы начнете демонтаж?
— Не в ближайшие шестьдесят часов, господин президент. Все успеют эвакуироваться.
— Поручаю это дело вам, господин Корженовский. И, знаете, буду счастлив, если до конца моих дней этот кошмар не повторится.
Образ президента угас, оставив в воздухе официальный пикт: «Гекзамон благодарит вас за службу. Не смею задерживать».
В промежутке
На Пухе Чертополоха они свое дело сделали и теперь перемещались по невидимым «трубопроводам» между мирами. У Ланье шалило чувство времени, но что тут странного, если он считался покойником? С другой стороны, разве покойник способен помнить и думать? Каким-то образом его разум действовал в новой форме, созданной и управляемой Мирским.
— Я сейчас мертв? — спросил Ланье.
— Да, конечно.
— А где же небытие?
— А ты предпочел бы небытие? Неужели ты настолько одряхлел?
— Нет…
— Здесь наше время истекло. Но есть из чего выбирать. Например, можно вернуться домой.
Ланье почувствовал, что ему смешно, и сказал об этом Мирскому.
— Правда, чудесно? Такая свобода! Можно вернуться, как Рай Ойю, или подыскать другой маршрут, подлиннее и потруднее.
Дрейфуя в покойном и непритязательном «между», Ланье поглощал информацию и уже начинал ощущать, как отдаляется от него реальность, которую он называл своей жизнью. Его устраивали оба варианта, но второй был заманчивее. Лишь изредка он позволял себе вообразить что-либо подобное. Абсолютная свобода, всем путешествиям путешествие и, как подчеркнул Мирский, с определенной целью.
— Финальному Разуму нужно много наблюдателей, чтобы они отовсюду докладывали о ходе дела. Мы должны докладывать постоянно.
— Разве начнем не отсюда? — поинтересовался Ланье.
— Нет. Вернемся в начало. В конце концов, наше дело сделано, и теперь мы зрители, а не актеры. Мы будем собирать информацию, но она, возможно, никак не повлияет на современный мир.
Мысли Ланье вновь обрели хрустальную прозрачность, и опять нахлынула жгучая волна эмоций: чувства долга, любви и ностальгии.