Шрифт:
Давно это было. Немногим ранее того, как за ношение бороды горожанам платить приходилось, а новая мода чучелами по улицам насаживалась.
Село наше куда беднее тогда было да и меньше нынешнего. Жил в те времена в лачуге на краю деревни мужик по имени Невзор с женой и сыном. Работать не любил, с людьми собачился, с собаками лаялся. Его молодым в рекруты забрали против очерёдности по воле барина – вот мужик и обозлился на весь белый свет, а на барина своего особенно.
И вдруг вернулся как-то… А ведь по белой прописи чернилами на роду всякому написано вернуться с рекрутчины стариком, калекой или мертвецом. Можно
А этот вернулся так, что и семь зим не минуло. Живой и вроде здоровый. Только злой.
Стал жену воспитывать и сына подросшего. После первых тумаков понял мальчонка, каково отцовское воспитание в сравнении с мамкиным. Не расслышал, что батька говорит, – получил кочергой по спине; проспал больше положенного – ушат воды из колодца на лицо.
Ни денег, ни добра не нажил в рекрутчине Невзор, не получилось и трудом своим в сытости и тепле семью содержать. Работал он не так усердно, как в шинке по праздникам и воскресеньям бражничал. Да и озлоблен он был вечно, отчего ни от соседей помощи не получал, ни друзей завести не получилось.
Терпел-терпел сосед Мирослав, как издевается над сыном Олегом Невзор, да и высказал один раз ему вечером через плетень:
– Это ж дитя твоё – не скотина. Что ж ты его, нехристь, так мучаешь? Креста на тебе нет!
Невзор отпустил Олега – тот убежал к мамке, которая боязливо у стены хибарки стояла, – и пошёл, как разъярённый бык, на соседа.
– Ты чего, старый мешок, лезешь? Мой сын: хочу бью, хочу и убью. Тебя не спрашивал и не собираюсь. – Глаза в глаза, не мигая, смотрел он на Мирослава. – Ещё раз влезешь – собак спущу! А спросит кто, так скажу: цепь порвалась… Да и дразнил ты их, сам напрашивался, вот и загрызли дурака. Всё понял?
Понял Мирослав и больше не появлялся вечерами возле соседского плетня.
И непонятно, была тому причиной ссора с соседом или пакость такая от судьбы вышла, но случилось однажды непоправимое.
Воспитывал Невзор сына во дворе, учил его быть мужественным.
– Я пить хочу, – просил восьмилетний Олег. – Пожалуйста, бать.
– Ещё пять вёдер из колодца до хлева за нытьё! И попробуй только приложиться хоть к одному – засеку до смерти! Мало не покажется!
Ребёнок пошёл снова к колодцу набрать воды в деревянную бадью в половину его роста. Мать не смогла это вытерпеть и упала на колени перед Невзором:
– Прошу тебя, не мучь нашу кровинушку! Позволь донести за него…
– Прочь, баба! – муж пнул её, угодив носком сапога в подбородок. Женщина упала – тут же сын отпустил рычаг. Ведро плюхнулось в колодец с громким всплеском.
– Не смей трогать ма…
Олегу сапог угодил в нос. Кровь обильно потекла из ноздрей. Сын опустился на колени, закашлялся и приложил рукав мокрой рубахи к разбитому носу.
– Ты понимаешь, как мне сейчас хорошо? – спрашивал откуда-то сверху Невзор. – Потому что я мужчина. Я знаю это. И мне нет дела до всего остального. Эти олухи царя небесного вокруг тоже знают, что я мужчина, и не станут даже связываться со мной. А ты кто? Ты баба! Вами пользуются все подряд. Понимаешь хоть? Вот и поднимайся! Ещё десять вёдер!
– Он не будет этого делать, Невзор, – богом из машины спас несчастного Олега неведомый голос откуда-то со стороны главной дороги.
Наверное, ничего хуже глава семейства и представить
– Взять его! – приказал помещик. – Мальчишку определите в дворовые… Мужику двадцать плетей прилюдно у позорного столба на ярмарке за жестокосердие.
Слуги побежали исполнять приказание, скрутили сопротивляющегося Невзора, успевшего дать пару тумаков нерасторопным воякам, отчего наказание барин увеличил до тридцати плетей. Насчёт мальчика поговорили с матерью, и та слёзно молила взять её тоже в дворовые, соглашалась даже на уборку сортиров и конюшен, лишь бы видеть родного Олежу и жить подальше от изверга.
Барин кивнул, соглашаясь. Такие слуги ценнее прочих: готовы хоть в огонь лезть и не выгоды ради, а за благодетеля.
Невзора, скрученного и связанного, подвели для последнего слова. Обычай того требовал, чтобы обещался преступник не совершать подобных дел после наказания, однако хищником смотрел мужик на своего господина и полушёпотом сказал, глядя исподлобья:
– Может, передумаешь? Я тебе рекрутчину вне очерёдности не простил, а этого так точно не спущу.
– Что?! – крикнул помещик. – Ты в своём уме, холоп?! Пятьдесят плетей!
Невзор осклабился и зловеще покачал головой.
***
В годы уже не столь отдалённые в нашу же деревню, разросшуюся и богатую, вернулся помещичий сынок Александр Авдеевич Р** на лето отдохнуть как всегда в родовом гнезде с отцом и матерью, сёстрами и маленьким братом Николенькой. Отучился второй курс в университете, увеселений в столице не искал, да и неприлично было бы перед отцом и матерью ради дел таких оставаться, вот и потянуло его в родительское гнездо, тем более ждала его тут зазноба верная – дочь недальних соседей Шубиных, верстах в тридцати от имения – можно хоть каждый день навещать, если двуколку запрячь.
Учился Александр недурственно, уважением заручился у преподавателей, с одним – магистром философии – даже почти сдружился: говорили о высоких материях, романтизме и Шлегеле. Приезжая домой, почти дословно передавал отцу предметы высоких разговоров и тайных замыслов, отчего последний приходил в восторг. Авдей Иванович, весь свой век проведший в деревне, и мыслить не мог, что когда-нибудь его сын будет удостоен чести говорить наедине с самими столичными светилами науки о заветных идеях, которые обсуждал он с Сашенькой с детства его, гуляя по паркам, в лесу или – ещё лучше – в двуколке, объезжая владения и любуясь красотами родной земли.
После трёх дней, проведённых в душевных беседах с отцом, получая нравственные поучения от матери, решился Александр сделать первую вылазку к Шубиным. Родителям сказал, что поехал прокатиться народ посмотреть, поверия послушать и мудрость познать, а сам прямиком по дороге к шубинскому поместью приказал кучеру езжать. Предвкушая встречу с подругой, представлял он её губы рубиновые, щёчки розовые, глаза игривые. Все три дня только и заняты мысли были, что ей одной. Не столь важны были и разговоры с отцом: одни и те же мысли, что десять лет назад, что сейчас, – и наставления матушки: устарели давно её взгляды, если судить по новомодным петербуржским сокурсникам.