Шрифт:
Моя единственная любовь
В среду, 22 октября 18** года, на Вознесенском проспекте в доме отставного генерала N на званом ужине по поводу предстоящего венчания дочери его превосходительства со статским советником Любимовым был устроен званый обед. Гости радовались разнообразию подаваемых блюд: суп из свиной печени и сельдерея, жареная корюшка, утка с репой, студень, салаты, блины с брусничным вареньем и, конечно, страсбургский пирог.
Любимая дочь в семье Любимовых, естественно, заслуживала внимания лучшей
Первый восседал на диване, небрежно облокотившись о шёлковую подушку, а второй стоял в углу, удерживая бокал с Аи левой рукой, в то время как правая лежала на груди.
Сидящий выглядел для своих тридцати моложаво. Вьющиеся чёрные волосы не прятал в хвост, а позволял им улечься на плечи и сползти по тёмно-бордовому сюртуку.
– Не понимаю я этого, – повторил он, запивая фразу лёгким глотком. Видимо, так понимание должно скорее явиться разуму.
Собеседник его, безусый юноша со светлыми глазами и таким же мировосприятием, согласно кивал головой. Подобных людей часто можно увидеть в будуарах (хотя, боюсь, нас, дорогой читатель, туда не допустят) светских львиц, которых молодые люди почитают за богинь новой античности.
– Не понимаю… Моего дядю не любили соседи. Говорили, он нелюдим. Да, он жил анахоретом. Не секрет. Но тогда откуда это?.. Что значит: «Меня погубила моя единственная любовь»? Какая у него могла быть любовь? Слушай, mon ami, ты бы говорил о любви после того, как тебе исполнится шестьдесят?
– Любовь – единственное, что делает нас бессмертными. Почему же возраст…
– Ах да, как я мог забыть про твой юношеский пыл… Но дядя-то не юноша! Он был старше моего покойника отца. Как дядю могла погубить любовь? Какая любовь? В народе говорят: «Седина в бороду – бес в ребро».
– Любовь не имеет отношения к телу – её суть в душе.
– Им это скажи! – Человек на диване, назовём его Владимиром, одними глазами указал на двух девиц, слишком громко засмеявшихся в ответ на шутку генеральского сыночка, рассказывающего о фамильном портрете на стене. Раскрасневшись, они тут же принялись обмахиваться веером и прятать лицо.
– Я думаю, тебе надо срочно поехать в деревню, – привычно не обращая внимания на колкости старшего друга, серьёзно посоветовал собеседник. – Твой дядя умер. Он единственный твой родственник, Владимир. Нельзя это оставить просто так. Его смерть загадочна, и…
– Дядя мне ничего не оставил. Всё дочерям.
– Какая разница? Он твой дядя! И прислал именно тебе это письмо! – Юноша, назовём его Николай К., взволнованно сжал правой ладонью миниатюрную державу, венчавшую подлокотник вычурного кресла.
– Я рассказал тебе не всё. В письме была ещё одна строчка: «Приезжай хотя бы проститься».
– Тем более. Чего же ты медлишь? Конечно, проститься с дядей ты не успел, но…
– И это тоже не всё. К сожалению. Почерк не его. Я сразу узнал. Сразу… Потому что писано было рукою моей матери. Почившей уже несколько лет назад…
Николаю К. от 30 октября 18** года
«Милостивый государь мой, вот уже третьи сутки длится моё путешествие по просторам нашей необъятной родины. Не могу сказать, что сильно утомлён долгой поездкой – времени, как ты знаешь, я терять зря не люблю. Оттого и взял в дорогу много полезного и приятного для ума. Сейчас только покончил с божественным трудом Данта. Я поражён. Но не столько величием замысла, сколько трудолюбием гения, пробиравшегося к небесам на терцинах.
Природа осени как раз под стать моему чтению и настроению. Унылые станционные смотрители все как один – небритые и нахальные. И, конечно, хамоватые. Впрочем, оно и понятно: чин хоть и четырнадцатого класса, но всё же спасает их от жестокости в ответ.
Серое беспросветное небо. И ухабы на дорогах, раздражающие внезапностью и мешающие читать.
Вот, пожалуй, краткое описание моих трёх дней. Хотя это неправда. К твоему вящему удовольствию, мой романтичный друг, сообщу, что прожил истёкшие дни не жизнью тела, а в мире идей, погружённый в путешествия по кругам ада и небесам рая, порою возвращаясь в собственный ад.
Помню похороны отца…
Его положили в березняке подле дороги – так хоронят самоубийц. На погребение матери я приехать не мог – меня отправили сопровождать графа Х…-го в Персию с дипломатической миссией. Я в сердцах противился, просил заменить меня, но получил категорический отказ ввиду важности дела. Тогда и пришло понимание: необязательно приезжать прощаться с телом, которое уже покинула душа. А в душе я с ней простился.
Дядя же – мой последний близкий родственник, ты прав, mon ami. Но я никак не пойму, почему я еду туда, где меня и так никто больше не ждёт».
Николаю К. от 1 ноября 18** года
«Я приехал поздно ночью. Управляющий сначала не признал меня – последний раз виделись семь лет тому назад. Но после, удивившись неожиданному приезду барина (я бы сказал: неприятно удивившись), пустил меня в пустой дом. Отправлю тебе это письмо завтра, когда поеду в дядину деревню. Понимаю, меня там не ждут и я удивлю их ещё больше, чем своего управляющего. Хочу показать кузинам строки письма их родного отца. Впрочем, не совсем родного…
Дядя всю жизнь провёл, запершись в кабинете. Откуда б взяться дочерям? Они приёмные, причём обе. Не знаю, в каких сиротских домах он их отыскал, но старшую, Лизу, привёз восьмилетней, а младшую, Ольгу, – в возрасте неполных десяти лет. Их воспитывали гувернантки. Француженки, конечно же, чьё преподавательское мастерство всегда для меня остаётся предметом сомнений.
Не знаю, как уснуть здесь сегодня без кошмаров. Только представь: в этой комнате покончил с жизнью мой отец. Говорят, его нашли с простреленной грудью. Не лучший способ себя убить. Он недолго мучился в этой самой кровати до того, как умер. И мать тоже мучилась. Она умерла от болезни. На этой же самой кровати.