Бессмертная

Будь проще к людям.

Хочешь быть мудрей –

Не делай больно мудростью своей

Омар Хайям

Несмотря на то, что был конец июня, в лицо дул порывистый ледяной ветер. Мокрый снег налипал на лицо, волосы, слепил глаза и все норовил пробраться под капюшон куртки. Северный полюс был уже недалеко. Это чувствовалось как по погоде, так и по негостеприимно приветствовавшим редких в северных широтах гостей айсбергам, которых становилось все больше по мере продвижения плавучего гиганта вглубь свинцово серых арктических вод. Анна задумчиво стояла на палубе атомного ледокола «Северное сияние», в нерешительности вертя в руках небольшую серую записную книжку. Она всерьез раздумывала, не выбросить ли ей за борт этот ненавистный блокнот, полный воспоминаний о пережитых ею страданиях

и боли, хотя, с большим удовольствием она сама кинулась бы в бездонную водную пропасть, чтобы найти вечный покой в ее глубинах.

Известный швейцарский психоаналитик Герман Гор настоятельно рекомендовал Анне записывать в дневник все свои мысли и тревожные воспоминания. Он советовал в деталях описать свои чувства за последние годы, а, главное, никогда и никому не показывать эти записи. Анна послушно последовала его рекомендации. На обложке серой записной книжки ничего не было написано, зато на ее первой странице было неровным почерком нацарапано: «Исповедь: записки раненной души». Рукопись начиналась словами:

«Я – дура! Я – Анна Викторовна Чайкина, кандидат экономических наук, начальник отдела управления крупной агрокомпании, акционерного общества «Шелуха». Точнее, была начальником. Была до сегодняшнего дня… Сегодня меня уволили по сфабрикованному обвинению в разглашении коммерческой тайны, хотя никакой утечки информации вообще не было. Сказали, что я им должна быть благодарна уже за то, что вопрос решился внутри компании. Выходное пособие, конечно же, не заплатили. Просто нужно было освободить теплое местечко для вернувшейся из Лондона дочери директора Жмыхова Петра Александровича Александры. Я по наивности полагала, что шеф мой друг. Он всегда чутко прислушивался к моим советам, прилюдно хвалил, что безмерно льстило моему самолюбию. Обещал сделать своим замом, повысить зарплату. Я как проклятая вкалывала на благо компании по двенадцать часов в сутки и вот что я получила. Так мне и надо! За семь лет работы в компании у меня не появилось ни одного стоящего друга. Я никуда не выезжала из Москвы. Было несколько мимолетных ничего не значащих романов – и всего-то. Правда, три года назад в моей жизни появился Васька, точнее средней руки программист Василий Мошкин. Зовет меня замуж. Васька простоват, нелепо одевается, но, вообще, он хороший. Какой-то первозданный, искренний, что ли. Мы постоянно ругаемся. Обзывает меня бездушной карьеристкой. Я не обижаюсь. Знаю, он прав. Васька хочет семью, детей, а мне все некогда. Работа превыше всего! Тридцать один год, а все не до детей.

Васька с раннего детства сирота. Родители погибли в автокатастрофе, когда ему было шесть лет. Воспитывала его тетка. В общем, с ним все понятно. Нужно отыграться за сиротское детство.

У мене теперь тоже никого ближе Васьки нет. Мать с отцом разбежались еще когда мне было два года. Отца я никогда не видела, от чего нисколько не страдала. Жили мы в центре Москвы в трехкомнатной квартире моего деда – профессора МГУ Славина Сергея Даниловича. У меня было счастливое детство. Под крылышком бабушки с дедушкой мы с мамой жили как две сестры. Мама с рождения страдала пороком сердца. Она была очень доброй и веселой, самой верной подругой. Я заканчивала школу, когда умер дедушка, а спустя год за ним последовала и бабушка. Маму я потеряла в двадцать три года и осталась совсем одна, без друзей, без родственников. Круглая сирота. Наверное, именно это больше всего сближало нас с Васькой.

Я настоящими друзьями так и не обзавелась. Так, приятелями. Видите ли, была слишком занята карьерой. А может, люди ни те встречались? Например, мой дед был человеком очень широкой души. Сколько себя помню, к нам домой постоянно кто-то приходил в гости. Всем от деда что-то было нужно. Протекция, рецензия, заступничество. И он всем помогал, говоря «Добро возвращается». Безусловно, он был прав, но по странной случайности, как только он умер, все друзья как-то разом рассосались. Даже на Новый Год бабушку никто не поздравил. Телефон ни разу так и не зазвонил. Но какой смысл сейчас об этом сокрушаться? Нужно что-то делать со своей жизнью. Искать другую работу? А может лучше замуж? К черту все. Решено! Выхожу за Ваську!

Свадьбу сыграли очень скромную. Никакой дурацкой фаты, подружек невесты и сотни гостей, как это принято у приличных людей. Так, несколько друзей-приятелей, столик в ресторане, медовый месяц в Таиланде и повседневная рутина изо дня в день.

Через два месяца я забеременела. Васька был на седьмом небе от счастья. Я тоже радовалась бы, если бы не токсикоз. Родился мальчик. К счастью, совершенно здоровый. Назвали Сережей, в честь дедушки. Малыша я полюбила, как только увидела. Блондин в папу. Я то шатенка. Говорят, что красивая, хотя я себя красивой не считаю. Моя внешность совершенно не соответствует стандартам моделей-анаректичек. Рост средний. Да и формы слишком пышные, хотя толстой меня никто не назовет. Разве что большие карие глаза реально красивы и пышные вьющиеся темно русые волосы. Ну, ничего. С такой внешностью

жить можно, а для долговязого сутуловатого Васьки это даже чересчур шикарно. Мой мальчик просто красавец. Природа подарила ему лучшее от нас обоих. У Сережи папины яркие синие глаза и льняные, но вьющиеся как у меня волосы.

Материнство поглотило метя целиком. Три года пролетели как миг. На фоне бессонных ночей, очередей в поликлинику и детских капризов запомнились лишь самые светлые моменты – первый зуб, первое слово, первые шаги. Я бы счастлива. Почти счастлива. Васька все время капал на мозги – «хочу дочку». И вот оно свершилось. Я на пятом месяце. На этот раз все проходит намного легче, чем с Сережкой.

В тот апрельский день мы с Сережкой пошли в супермаркет за продуктами. После нескольких промозглых дождливых дней наконец-то выглянуло солнце. В воздухе сладковато пахло подпревшими от влаги опавшими с деревьев цветами. Сережка верещал, как неугомонный. У меня тоже было чудесное настроение. Со мной, честно говоря, такое бывает не часто. Мы переходили дорогу на углу перед супермаркетом. Движение там, в общем-то, не очень оживленное, особенно в дневное время, но по сторонам все равно смотреть нужно. Мы почти перешли на противоположную сторону. Сереженька был у меня на руках. Вокруг никого не было. Вдруг из-за угла на огромной скорости выскочил белый Мерседес. Я не успела даже рот открыть. Громкий режущий слух удар. Скрежет тормозов… Последнее, что помню, лицо Александры – дочки Петра Александровича. Она вышла из машины, обошла ее, посмотрела на нас. Сказала: «Вот блин». Села в машину и нажала на газ. Дальше только темнота. Густая беспросветная темнота. Не верьте тем, кто говорит, что видят свет в конце тоннеля. Сказки все это! Ложь!

Очнулась. Где – не поняла. Ко мне подошла какая-то незнакомая женщина в зеленой спецодежде, стала что-то радостно говорить. Смысл ее слов до меня не доходил. Пришел пожилой мужчина в униформе того же цвета. Оказалось – доктор. Стал светить мне в глаза фонариком и удовлетворенно кивать. Я поняла, что нахожусь в больнице. Как выяснилось, уже два месяца. Практически, ни единой царапины. Только сотрясение мозга и, как следствие, кома. Вдруг молнией озарила мысль:

– Сережа! Что с ним? Как он?

Тут я вспомнила все – и Александру, и белый Мерседес. Врач настораживающе вкрадчивым, приглушенным голосом рассказал мне, что случилось. Нас заметил какой-то прохожий. Вызвал скорую. Когда скорая приехала, Сережа еще дышал, но до реанимации его не довезли. Боже! Ведь если бы скорую вызвали раньше, если бы Александра труслива не сбежала с места преступления, быть может Сереженька был бы жив. Врач с сожалением сообщил, что ребенка я тоже потеряла. На вопрос: «Будут ли у меня еще дети», врач удивленно поднял брови и сказал, что я должна радоваться, что вообще осталась жива. Радоваться? Интересно, он бы на моем месте радовался? Или его жена? Дочь? О том, что я тогда чувствовала, я писать не буду.

Домой меня выписали уже через три дня. Обследовали. Брали какие-то анализы. Приходил товарищ из органов. Вежливый такой. Спрашивал обстоятельства произошедшего. Я как на духу все рассказала, потребовала привлечь Александру к ответственности. Он клятвенно обещал сделать все, что возможно. Ведь справедливость обязательно должна восторжествовать! Сказал, что заявление мне лучше написать завтра, мол, я еще очень слаба. Ну, хорошо. Я согласилась. Пришел на следующий день. Мне сразу показался странным его взгляд. Бегающий какой, виноватый. Он начал издалека. Интересовался моим здоровьем. Сказал, что следствие требует времени. Прямых улик против дочери директора АО «Шелуха» нет. Нужны показания свидетелей происшествия. Зато имеются свидетельства пребывания гражданки Александры Жмыховой в филиале компании в городе Тверь, причем как раз во время наезда. Совершенно очевидно, что наезд совершил какой-то другой белый Мерседес, который, конечно же, будут искать. Также он предположил, что во мне может говорить обида за увольнение из компании или последствия удара головой не прошли окончательно.

Все было кончено. Надеяться на «самый справедливый суд в мире» было бессмысленно. Интересно, сколько стоила жизнь Александры? Думаю, отец не поскупился. Меня душили слезы бешенства и отчаяния. Как дальше жить? А главное – зачем?

Вернулась домой. Васька молча курил на кухне. Поднял на меня глаза, но ничего не сказал. Я надеялась на более теплый прием. Хотя бы на сочувствие. Ничего подобного. Только могильный холод. На вопрос, где похоронен Сережа, Ваську как-то всего передернуло. Лучше бы он продолжал молчать. На меня посыпались обвинения, что это я убила нашего сына, нет – детей. Во всем виновата только я одна. Я не достойна быть матерью и не достойна даже знать, где лежит Сережа. Голова кружилась ужасно. Из глаз летели икры. Выйти из дома в таком состоянии я одна не могла. Васька опять погрузился в ледяное молчание. Молчал на кухне. Молчал перед телевизором. Молчал в постели. Наконец, где-то через неделю после моего возвращения домой, он сказал, что больше так не может, собрал вещи и ушел. Больше я его никогда не видела.