Бессмертные
Шрифт:
— Мэрилин, милочка, — прошептала она, — ты хорошо себя чувствуешь? Все ждут тебя.
Она чувствовала себя ужасно. Запершись в туалете салона первого класса в самолете авиакомпании “Пан Америкэн”, выполняющем ночной рейс в Лондон, она пыталась уверить себя, что все это происходит не с ней: это не ее должны встречать супруги Оливье (теперь ей предстояло встретиться с ними в их собственной стране); это не она согласилась сниматься в фильме, где должна сыграть роль той самой белокурой глупышки, которой она быть не желала; что в этот день (везет так везет!) не она заливается месячными, не ее тело раздуто и охвачено тисками ноющей боли.
Представляя, как она будет спускаться по трапу самолета, Мэрилин
Последние несколько месяцев, по словам доктора Крис, были для нее “напряженными и болезненными”. Она жила с ощущением, что вознеслась на самую вершину “американских горок” и вот-вот рухнет вниз. Разумеется, тому виной было счастье — с ней всегда так бывало: почувствовав себя счастливой, она тут же начинала представлять, что ее ожидает, когда счастье кончится. Первое время после свадьбы она всегда чувствовала себя счастливой — ей казалось, что она обретает новую семью. При первом же знакомстве с родными Артура дело дошло до искренних объятий (она очень старалась им понравиться), а в отце Артура, Исидоре — раздражительном, смешном, прямодушном старом еврее — она нашла отца, о котором всегда мечтала. Она подумала, что дочерью быть гораздо лучше, чем женой…
— Мэрилин! — На этот раз ее звал Милтон. Он произнес ее имя тихо, но с настойчивостью; в его голосе слышалась паника. Она встречалась с Оливье в Нью-Йорке; он прождал ее больше двух часов. Когда она наконец появилась, Оливье вел себя очаровательно, но она без труда заметила, что глаза его горели гневом, а на лице лежала тень сомнения, словно он говорил себе: “Боже мой! Во что я ввязался!”
Она не знала, чего ожидал от нее Оливье, но поняла, что не оправдала его надежд. Неуклюжая, неловкая, она нервно хихикала, будто какая-то школьница, ненавидя себя за то, что он внушает ей благоговейный трепет. Она тоже была звездой, но в присутствии Оливье эта звезда светила не ярче, чем перегоревшая лампочка. Он отчаянно пытался поддержать беседу, вспоминая их общих голливудских друзей, а она только и делала, что улыбалась, пока у нее не заболела челюсть. Собравшись наконец уходить, он взял ее за руку и попросил, чтобы в Англии она не опаздывала на встречу с журналистами.
— У нас так не принято, — предупредил он. — Там вам этого не простят, дорогая.
Она несколько раз пыталась завести с ним разговор об Актерской студии, о Страсбергах и их методе (для нее они были единым целым; когда она хотела объяснить все это Джеку, он пошутил: “Ну да, как Отец, Сын и Святой Дух”), но Оливье каждый раз со снисходительной улыбкой переводил разговор на другую тему, давая понять, что он не воспринимает Страсбергов (да и ее тоже) всерьез.
Она рассказала об этом Артуру, но лучше бы не рассказывала. Он не скрывал своего восхищения Оливье. Она только и слышала: “Ларри это…” и “Ларри то…”, пока не поняла: он надеется, что тот согласится сыграть в одной из его пьес, а возможно, они договорились, что он напишет пьесу специально для Оливье…
Ее мысли прервал обеспокоенный голос Милтона:
— Мэрилин, дорогая, может, привести сюда Артура?
— Не надо! — Артур и так уже, должно быть, думает, что она сумасшедшая. Оттого что она будет разговаривать с ним из туалета, через закрытую дверь, их отношения не улучшатся. — Там, наверное, беснуется толпа поклонников? — со страхом спросила она.
— Это Англия, Мэрилин. Здесь все держат под контролем.
— Миссис Оливье приехала?
— Леди
— Во что она одета?
— В твидовый костюм. Розовато-лилового цвета. Юбка плиссированная, пиджак — с большим отложным воротником.
“Молодец Милтон, — подумала она. — Кто из мужчин способен с такой точностью описать наряд женщины?”
— Она выглядит великолепно? — спросила она, наклоняясь ближе к двери, чтобы он услышал ее шепот.
Из-за двери до нее донесся вздох Милтона.
— Пожалуй, — согласился он. — Точнее сказать, она выглядит элегантно, но в английском стиле, как, например, королева или принцесса Маргарет, только гораздо симпатичнее, если ты представляешь, что я имею в виду.
Замечательно! Она кляла себя за то, что надела платье без выреза; оно смотрится как свитер с высоким завернутым воротником, скрывая ее прелести, которые непременно желала бы видеть английская публика. Вивьен Ли, которая была старше почти на двадцать лет, затмит ее.
— Она в шляпке?
Милтон задумался.
— Угу. Под цвет костюма, со свисающей ленточкой. На Ларри — темный костюм. Он улыбается, но вид у него не очень радостный. Пора идти, дорогая!
Шляпка! Надо было взять с собой шляпку! Как же ей раньше не пришло в голову, что Вивьен Ли непременно будет в шляпке? Собираясь в Лондон, она решила надеть короткие белые перчатки, которые будут гармонировать с туфлями, хотя боялась, что в перчатках ее руки станут похожи на лапы Микки Мауса. Теперь же она сомневалась, нужно ли их надевать.
— Мэрилин, сюда идет Артур, и у него несчастный вид.
Будь что будет, решила она, но сейчас у нее нет желания спорить с Артуром. Несмотря на то что Артур всегда оставался невозмутимо спокойным и преклонялся перед Мэрилин, он ни в чем не желал уступать ей (и заставлял во всем соглашаться с ним). Она наскоро припудрила нос, надела эти проклятые нелепые перчатки, открыла дверь и неуверенной походкой пошла по узкому проходу, поддерживаемая с двух сторон Милтоном и Эми, словно они были ее телохранителями. Артур стоял в темном уголке у двери самолета.
Милтон умоляюще улыбнулся.
— Возьми его под руку, дорогая, — сказал он. — Он твой муж . Не забывай. Ты должна сразить их!
— Скажи Артуру, чтобы держался свободнее, — услышала она шепот Эми. Мгновение спустя она уже стояла у раскрытого люка, держа под руку Артура. Подталкиваемые сзади Гринами, они рука об руку вышли из самолета под серые лучи утреннего солнца. Раздался жуткий рев — таких воплей и криков она не слышала с того самого времени, когда выступала перед солдатами в Корее в 1954 году.
Собралась огромная толпа; ряды лондонских полицейских едва сдерживали ее натиск. Репортеры и фотокорреспонденты с трудом пробивались в первые ряды, пассажиры поднимали на плечи своих детей, чтобы они могли увидеть ее; люди в толпе пихались, отталкивали друг друга, кричали. Перед толпой, маленькие и аккуратные, словно фигурки на свадебном пироге, стояли супруги Оливье. Он нервно улыбался, ее глаза горели бешенством.
Представитель администрации аэропорта подвел ее к ним, другой — вручил ей цветы. Сэр Лоренс пробормотал слова приветствия, которые она не могла понять из-за шума, и поцеловал ее в щеку; леди Оливье, едва касаясь, пожала кончики ее пальцев — она тоже была в перчатках, но ее перчатки — длинные, из розовато-лиловой замши — туго обтягивали ее руки. Затем толпа журналистов, сметая заграждения, налетела как ураган, окружив их плотным кольцом. Чьи-то руки дергали ее за одежду и за волосы, в лицо ей защелкали фотоаппараты, посыпались вопросы. Она прижалась к груди Артура, а сэр Лоренс и работники службы безопасности аэропорта стали расчищать для нее дорогу.