Бессонница в аду
Шрифт:
— Да?
— Посмотри на меня, ты что, хотела бы быть на моем месте?
— Ну это же не Хан избивал… — растерянно произнесла Рита.
Наконец унесли капельницу, Марии разрешили вставать, и она пошла на завтрак со всеми. Женщина опять исхудала, подурнела, но Хан словно не заметил перемен — за столом он долго и жадно смотрел на нее, а ночью зашел в комнату:
— Лежать не надоело?
— Нет.
Ей не хотелось видеть этого жестокого человека, и она отвернулась к стенке.
— Пошли, чайку попьем. Это приказ.
И Мария встала, накинула халат и, покачиваясь от слабости, пошла следом за ним на кухню. Там она направилась было к плите, но он мягко
— Садись, я сам налью… Побежала домой… — он говорил, не глядя на нее, наливая в чайник воду.
— А куда же мне бежать?
— Я тебя не устраиваю…
Что, он забыл, как жестоко обошелся с ней, забыл, как ее водили в лабораторию?! Неужели после этого можно разговаривать как ни в чем ни бывало?! Спасибо, хоть избивать приказал не он…
— Меня не устраивает роль кролика в твоей лаборатории.
— Насчет лаборатории я тебе уже обещал, сколько можно об одном и том же?
— Ты не представляешь, каково это, идти по коридору под конвоем охранников, так ответного чувства не добиваются.
Естественно, не подозревая о том, что испытала Мария, Хан решил, что она говорит это все также из сочувствия к старухам. Он не обратил внимания на ее путанные слова.
— Значит, соскучилась по мужу? — больше всего его волновало отношение женщины к мужу, любит ли она его до сих пор.
Мария ничего не ответила, у нее не было сил спорить с ним, да уже ведь говорила когда-то, что мужа разлюбила. Но ревность слепила Хана, он понял ее молчание, как подтверждение своих слов и болезненно скривился.
— Расскажи, как все происходит? — спросила она.
— Что?
— Эти твои опыты, научные эксперименты на людях…
— Я не хочу об этом говорить, о работе — только на работе… Ты же знаешь, моему мозгу требуется отдых, нельзя все время думать об одном и том же. И зачем это тебе?
— Как это зачем? Должна же я знать, что меня ожидает в недалеком будущем…
— Тебя это никогда не коснется.
— Ты это уже говорил… Но трудно предугадать заранее, в какой момент ты захочешь остановиться в следующий раз. Вдруг доведешь все до конца… Я тебе надоем и не станешь прерывать свой спектакль.
Он напряженно смотрел на нее, словно не совсем понимая, о чем она говорит.
— Ты неправильно обо мне судишь.
— Знаешь, если тебе надо меня использовать в своих опытах, то сделай это сейчас, мне что-то не хочется жить… Нет сил сопротивляться, мне даже не страшно…
— Перестань, скоро ты встанешь на ноги.
— Тебе для опыта нужна здоровая женщина?
— Мария, это у тебя от слабости депрессия, ты должна помогать своему организму бороться. Я же держусь, терплю головные боли, а с таким, как у меня, заболеванием люди часто кончают самоубийством…
— Скажи, как можно ночью разговаривать с человеком, а утром отправлять его на смерть?
— Не знаю, по ночам я беседую только с тобой, а ты до сих пор жива, несмотря на свой язык, — вскипел он.
— Мне надо лечь, — она испугалась.
— Иди.
Если бы Мария не была уверена, что ее водили по приказу Хана — он ведь сам говорил: в лабораторию попадают только по его приказу, весь разговор был бы другим. Но она поспешила уйти. По дороге ругала себя: «Как же я не дальновидна! Отталкивать такого человека опасно, обидишь его и прогуляешься еще раз под конвоем. Почему я не могу лицемерить…» Если он в этот раз хотел просто попугать, то в следующий наверняка не остановится. Струсив, она сама вышла следующей ночью, и Хан тоже пришел. Сел рядом, сжал ладонями голову.
— Опять боли? — встревожилась она, против воли испытывая сочувствие к нему… — Давай, помассирую.
Он послушно пересел на стул.
— Я вчера вспылил, извини.
— Да по сравнению с визитом в лабораторию это ерунда.
Он застонал.
— Когда у тебя началось это, с головой? — почти шепотом сказала она, говорить громко не было сил.
— Садись, какой с тебя сегодня массажист…
Но она все же немного продолжила, скорее не массируя, а поглаживая.
— О, немного легче, ты мне всегда помогаешь. Может быть, у нас с тобой биополя взаимодействуют? Ты только рядом постоишь, и боль стихает. А проблема с головой появилась давно. Ребята поучили немного, чуть-чуть переборщили…
— В детском доме, что ли, избили?
— Нет, я уже взрослый был, студент, в студенческом общежитии получил урок.
— Расскажи…
— Да глупость, ничего интересного…
— Я же тебе рассказывала всякие глупости.
— Хорошо, слушай. Поехал поступать в институт, город чужой, ни одного человека не знаю, поселился в общежитии. Сразу понял, что на стипендию не проживешь и, как только поступил в институт, пошел на вокзал подрабатывать грузчиком. Ходил туда несколько раз, пока работа была. Да только какой из меня грузчик в семнадцать лет, тощий, одни кости. Жалели меня мужики, грузчики, терпели… Все, что там заработал плюс стипендия, я поделил на тридцать дней и проживал каждый день свою норму. Не сообразил сразу, что надо иметь что-то на непредвиденный случай… Ну вот, стипендию должны были дать шестого, а пятого я проел последние деньги. А шестого не дали, это была пятница, бухгалтерия в субботу не работала, отложили выдачу стипендий на понедельник. Тогда выдавали не как сейчас, на карточку, а на руки, наличкой. Занять ни у кого не получилось, друзей еще не было, со мной в комнате поселили ребят с другого курса, и у них график учебы был сдвинут, они еще не приехали на занятия, а может, просто прогуливали, короче, их я еще даже не видел, почти месяц жил один. Пошел на вокзал — работы нет, ходил, ходил по общаге, не знал, у кого можно попросить в долг до стипендии. Хоть побирайся — но стыдно… Я два дня просидел голодным, а в воскресенье увидел, на общей кухне картошка жарится, хозяина рядом нет. Я и забрал ее со сковородкой, ел прямо недожаренную, полусырую и, дурак, так торопился, что даже дверь не закрыл на ключ. В моей жизни это была самая вкусная картошка… Оказалось, эта сковорода принадлежит старшекурсникам. Ребята там были все здоровые, крепкие, жрать тоже хотели. Унюхали они меня, по запаху картошки нашли и вломили по первое число, поучили первокурсника, досталось, почти, как тебе сейчас… Без сознания сутки валялся. Нашли меня приехавшие соседи по комнате, вызвали скорую. Месяц пролежал в больнице, отъелся там… Только вот опухоль образовалась… Теперь, когда ем картошку, сразу вспоминаю, что воровать — плохо…
— Неужели нельзя удалить опухоль?
— Можно, только я буду после этого, как та картошка… Надо было сразу, но кто бы меня тогда обследовать стал… А почему слезы? Слезы от слабости… Это же было так давно… Зря рассказал, зачем тебе расстраиваться лишний раз… Все прошло, ничего не исправишь, с этим фактом я уже свыкся. А вот то, что тебя так и не смог, как ты говоришь, обаять, вот это жалко. А я так старался… Ну, иди, спи. Повезло твоему мужу, так его любишь…
Старался? Вести под конвоем в лабораторию — это он называет «старался»? Мария побрела к себе, она была еще очень слаба, хотелось скорее лечь. И что он пристал с мужем — повезло да повезло… Говорила же ему: не любит уже она своего Веню и жалеет, что раньше этого не поняла…