Бессонный патруль (сборник)
Шрифт:
— Точно. Могу и плотничать, и по бондарному делу. Только, конечно, годы мои миновали… А то кто всю эту строительству производил? Мы производили, наше поколенье.
Яков Семенович начал перечислять жилые дома и магазины, школы и предприятия, которые построены при его участии. Перечисляя, он загибал пальцы, но пальцев не хватило.
— А дом Грибанова вы перестраивали?
— А как же! Мы его под школу переделывали в двадцать третьем, кажись, годе… Сам-то хозяин, Фролка Грибанов, еще в гражданскую с кадетами убег, и в его хоромах разные учрежденья бывали. А потом под школу их предназначили. Только это мелкое дело, я про него и забыл.
«Подтвердится моя гипотеза или не подтвердится? — думал Николай Петрович. — Но ведь о кладах не только в романах пишут. Нет-нет да и мелькнет в «Известиях»…
А почему бы и здесь не может случиться? Ведь что-то они искали?»
— И в подвале работа была, Яков Семенович?
— Была и в подвале. А что? — в глазах старого каменщика мелькнуло удивление. — Так вы тоже про шкатулку слыхали, товарищ майор?
— Слыхал, — схитрил Николай Петрович.
— А я думал, сколько лет прошло, никто и не помнит. А тогда, говорят, даже в московских газетах про ту шкатулку писали.
— Про ту, что в подвале нашли?
— Про нее. Ее наш напарник обнаружил, Кузьма Фомин, как стали мы перегородку ломать в подвале. Обнаружил он, значит, ее, а в ней клад — николаевские золотые деньги и брильянты! Фролка Грибанов, когда бежал с белыми, так про запас и спрятал. Дескать, вернусь — возьму.
— А Фомин этот жив?
— На войне убит. Под Смоленском.
Старик замолчал, взволнованно вертя фуражку в коричневых пальцах.
Майор посмотрел на его руки:
«Поработал на своем веку человек…»
— Вы фуражку-то на окно положите, отец. И не волнуйтесь, — сказал он. — Ну, нашли ту шкатулку. А потом?
Старик помолчал. Ему, явно, самому было интересно узнать дальнейшую судьбу клада. Но он не знал.
— На те богатства еще школу построили, — проговорил он неуверенно. — Или даже две… Или машин накупили, товаров… Зря, конечно, не истратили те деньги, товарищ майор. Это точно.
— И я так думаю, — согласился Гарин. — Ну, спасибо вам, отец, извините, что потревожил.
Старый каменщик ушел. Майор довольный, прошелся по кабинету. Потом, вспомнив о чем-то, поднял телефонную трубку:
— Леонид Иванович, вы?
— Я, Николай Петрович.
— Не получены еще данные о стороже школы, о Зуеве?
— Получены, да еще какие!
— Тогда давайте.
Через минуту Никитин показался в дверях. В руках он держал листок с приклеенной фотографией.
— Вот, Николай Петрович, ваше предположение правильно, в самую точку, как говорится, попали.
— Значит, Грибанов?
— Грибанов. В тридцать пятом году он переменил паспорт. Взял фамилию отчима, Зуева… Родной отец его умер гораздо раньше.
Майор внимательно посмотрел на полученные данные, на фотографию пожилого мужчины:
— Грибанов. Сын купца Грибанова. Когда он уехал с отцом из слободы Александровской ему всего десять лет было. Но о шкатулке знал, помнил…
На столе зазвенел телефон.
— Да?.. Слушаю, слушаю, товарищ полковник! Что — самоубийство? Какое самоубийство? А, понятно!.. Вот так история!.. Хорошо, товарищ полковник, сейчас выезжаем.
Гарин положил трубку и несколько мгновений сидел неподвижно, как бы осмысливая услышанное. Потом поднял глаза на лейтенанта:
— Вот дела, Леонид Иванович!.. Проворонили мы.
— А что?
— Сторож-то этот, Грибанов, полчаса назад найден мертвым. Повесился у себя в школьном дворе, в сарае.
В этом щелястом дощатом сарае хранились дрова и уголь. К лету дров не оставалось, но уголь еще имелся.
Порядочная угольная куча чернела у стены, как раз напротив входа.
Сторож висел на веревке, привязанной к брусу под потолком. Прикинув взглядом высоту, майор убедился, что дотянуться до бруса и привязать веревку можно было только взобравшись на угольную кучу. Ничего другого подходящего — ни ящика, ни табурета — в сарае не было.
Коле Рябову казалось, что дело тут совсем ясное и долго разбираться не придется: «Значит, так… Залез на уголь, привязал петлю, потом сунул в нее шею и сиганул с кучи».
Но остальные, видимо, думали иначе.
Оспанов опять фотографировал помещение и даже узел, которым была прикреплена к брусу веревка. А когда сторожа вынули из петли, то майор приказал вынести его во двор и положить на траву вблизи сарая. Любопытных во дворе школы набилось немало.
Врач указал майору на следы от веревки, еще ясно видные на шее мертвого:
— Две странгуляционные борозды, Николай Петрович…
Майор кивнул:
— Понятно!
— Одна параллельно к подбородку, прямая, другая — косонаправленная. И следы пальцев… вот эти кровоподтеки… Думаю, что его задушили.
Майор махнул рукой:
— Дело ясное. Взгляните на ботинки покойного.
Чтобы привязать веревку к балке под потолком, самоубийца должен был взобраться на угольную кучу. Но почему же тогда на подошвах его ботинок никаких следов угля?.. Скорей всего, сторожа убили во флигеле, принесли в сарай и инсценировали самоповешение. Даже не несли, а волокли по земле, — указал майор на дорожку от флигеля до сарая. — Вон следы волоченья… Войдемте!
Открыли дверь флигеля и по знаку Гарина задержались у входа. В тесной комнате все было сдвинуто с места. У порога валялась бутылка из-под водки, мерцал разбитый стакан. Стол был перевернут, занавеска с окна сорвана, вся в красных пятнах.
— Боролись, — произнес врач.
Помолчали.
— И молодой одолел старого, — добавил кто-то.
В тот же день, вечером, майор Гарин доложил своему начальнику результаты следствия по делу о самоубийстве сторожа школы:
— После случая с Евдокимовым Грибанов, по-видимому, испугался. Быть замешанным в убийстве вовсе не входило в его планы. Он искал сообщника для того, чтобы только овладеть шкатулкой.