Бессонный патруль (сборник)
Шрифт:
Молоденькая практикантка Люда Шемонаева с плохо скрытым страхом смотрела на деловые движения экспертов.
И Иван Никанорович неожиданно понял, что эту хорошенькую девушку потрясло даже не само убийство — о них она была наслышана и знала, на что идет, выбрав юридический.
Ее потрясло то, что можно вот так, в предельной близости трупа, спокойно и обстоятельно ворошить бумаги и свертки, мешки и старенький халат погибшей, словно ищут люди куда-то завалившийся двугривенный.
Сайрам Байрамов, продавец из соседнего магазина, подошел к капитану и поделился своими наблюдениями. По его словам, в полдень подъезжал к магазину хлебный фургон, выгружали из него хлеб, и вышел экспедитор от Дегтевой
Разыскали экспедитора Сариева. Поинтересовались у него, что он делал в полдень в магазине Дегтевой. Сариев, как видно, еще ничего не знал о происшедшем или вид такой сделал и обрушился на Дегтеву со всевозможными упреками. Оказывается, Дегтева взяла хлеб у Сариева, а подписать фактуру отказалась, сославшись на то, что и так много хлеба осталось от утреннего завоза, и что подпишет фактуру, когда продаст хлеб. А нет, так везите обратно, я вас не видела и вашего хлеба тоже.
Приостановив буйное словоизвержение, Иван Никанорович мягко, по-отечески посмотрел на Сариева, подтолкнул того к столу, сунул желтую деревянную ручку и предложил пока дать подписку о невыезде, а там видно будет.
Час времени Иван Никанорович посвятил изучению гранаты. Была она до блеска начищенной, довольно тяжелой, несмотря на то, что под крышкой было пусто, видимо, динамит еще сто лет назад вынули.
Откуда она могла взяться? Откуда этот нестерпимый блеск, словно каждый день ее начищали, как солдат пуговицы перед парадом. И казалось капитану, что в этом блеске была главная загадка дела.
Иван Никанорович не ошибался, думая, что потрясло Люду не столько самоубийство, сколько деловитые движения лейтенанта Губарева и его помощников, исследовавших каждый квадрат помещения в поисках возможных улик. И когда Люда поняла, что ей придется вот так же ворошить одежду мертвых, ей стало не по себе.
Она завидовала хладнокровию Ивана Никаноровича, а после сообразила, что идет оно от привычки. Это открытие на мгновение придало ей бодрости, но не успокоило, а наоборот, еще более встревожило. Люда могла согласиться с тем, что солдат на войне может привыкнуть к виду крови и к смерти. Но война вызывает в человеке особое состояние духа, отрешенность, мобилизацию нервной системы, которая в какой-то мере истощает и притупляет нравственную сторону восприятия гибели людей. И после этих мыслей в ней возникло острое, на мгновение неуправляемое желание — бросить к чертовой матери эту несчастную работу, благо, есть еще возможность переключиться со следственной практики на судейскую или адвокатскую и больше не стоять вот в такой непосредственной близости к трупу неизвестно за что убитой женщины, которая в тот день стала для Люды Шемонаевой чуть ли не знамением ее будущей судьбы и профессии. И если бы в этот момент рядом с ней сказался кто-нибудь из людей, направивших ее сюда, в этот город, она мгновенно, не думая о последствиях, выложила бы все свои соображения и потребовала бы немедленно, сию секунду, отозвать ее обратно и дать любую другую работу на выбор и усмотрение этих людей, лишь бы не видеть больше ничего похожего.
Она брела по заснеженному Целинограду, не глядя на прохожих, равнодушно отстраняясь, когда те проходили в непосредственной близости, обдавая дыханием.
«А вот где-то среди них убийца Дегтевой», — неожиданно спокойно подумала Люда.
Всю ночь она плакала, уткнувшись в подушку, а соседка по гостиничному номеру, раздраженно поглядывая в ее сторону, все же жалела и объясняла по-женски душевно и просто — любит, должно, а он отверг.
Той же ночью на другом конце города не спал Иван Никанорович. Ему не давала покоя найденная на месте преступления граната. В рабочей практике капитана было немало эпизодов, трагических и смешных.
Вспомнился забавный случай, бывший в его практике еще во времена довоенные, когда Иван Никанорович поскрипывал первой в жизни кожаной портупеей, а седоусый наставник, командир дивизиона, всякий раз раздраженно морщился, словно каждый скрип казался ему очередным промахом молодого следователя.
Жил в одной деревеньке в Вологодской области справный молодой кузнец. Мастер был отменный. Лихо ковал ножи для хозяйственного обихода, для охотников.
А потом вдруг перевязал мастерок, кузнечную калитку, шибанул молот в сторону и ушел. И не заявился больше в кузню, пахарем в колхозе начал. Кинулась к нему ребятня — что, мол, дело забросил? А тот им ответил — не могу, братцы, больше те ножи точить, и снятся мне они, и думаю только про них, и все боюсь, как бы кого не пырнул — чтоб остроту проверить. Вот ведь как на человека вещь подействовала.
В какой связи находилась эта ассоциация с событиями минувшего дня Иван Никанорович еще не знал, но уже какое-то смутное беспокойство поселилось в нем. По старой своей привычке любил он под вечер, когда все заботы позади, а впереди только ночь, покопаться в дневных ощущениях, прикинуть еще раз, что было да откуда. И случалось, что вот такие разборы в темноте неожиданно высветлили непонятное, возникали необычные связи…
Квартирка, которую занимал Иван Никанорович, по своему внешнему виду не была особо выдающейся. Ивану Никаноровичу уже не раз предлагали жилье более просторное. Но проводив сына в армию, а меньшую дочь в Актюбинский пединститут, не хотелось ему покидать старый угол, где приметные царапины на полу или дверях хранили не только воспоминания о больше чем на половину прожитой жизни.
Жена была на три года старше Ивана Никаноровича и ей немного оставалось до пенсии. Много лет она учительствовала в небольшой школе, а сейчас оставила ее по причине слабеющего зрения и стала заведовать детским комбинатом. Иван Никанорович слышал, как она неуютно ворочается на тахте в соседней комнате, уже давно привыкшая к ночному одиночеству, и неожиданно пожалел ее.
Он поднялся с постели, перешагнул через теплого ангорского кота, урчащего на круглом коврике ручной работы и оказался в другой комнате. Жена уже спала, а на спинке кровати, бережно сложенное, висело розовое польское пальтецо, которое только сегодня приобрела Мария…
Рано утром Иван Никанорович приехал в управление, выписал повестки Сариеву и продавцу соседнего от Дегтевой магазина Сайраму Байрамову, посмотрел, что еще сделали за прошедший день его помощники. Особых изменений не было. Но появился любопытный факт — несколько человек утверждали, что видели в полдень серенькую «Волгу», стоящую на обочине дороги в двух шагах у магазина, и что стояла эта «Волга» с полчаса; потом вышел вроде из дегтевского магазина одетый в дубленку мужичок с объемистым свертком под мышкой и укатил. Кто-то даже утверждал — «Волга» местная, целиноградская, а еще запомнились две цифры, то ли впереди, то ли в конце — «87».
Найти «Волгу» по таким приметам труда не составило.
Водил ее коренной целиноградец Федя Сапунов. Было в тот день у него много пассажиров, а тот, в светло-коричневой дубленке, конечно же, заполнился. Только в тот злополучный магазин он вроде бы не заходил, а шмыгнул рядышком, в подъезд другого дома, и действительно принес тяжелый сверток. Что в нем было, он, Сапунов, естественно не знает, но думает, что ничего особенного, уж очень спокойно держался лысый.
— Почему лысый? — поинтересовался Иван Никанорович, и Сапунов ответил, что тот часто снимал свою коричневую шапку, словно потея от целиноградских морозов.