Бессонный патруль (Сборник)
Шрифт:
Потому и сына захотела ему отдать. С кем сталкивала ее судьба, пока она скиталась по Восточной Сибири?
– с пьяницами, прощелыгами, а тут попался хороший человек, Боря Афанасьев, она и свою судьбу, да судьбу сына не побоялась вверить...
Я вот сейчас думаю: если бы заново началось следствие - сам бы взялся. К нерасследованным делам возвращаться надо. Я это особенно понял, когда только самую первую весточку получил от вас. Да не только мне возвращаться надо. Скорее всего, и Сотиков сейчас начнет рассказывать все по порядку и без утайки.
Начальник Сусуманского РОВД капитан Севастьянов".
Ключа в карманах не нашлось, и
– Приплелся наконец...
– и устало повернувшись, отправилась на кухню. Афанасьев прикрыл дверь, ведущую в жилые комнаты. Там настороженно сопел не заснувший еще Сережа и мило чмокала годовалая Нинка. Но далек и отчужден был Афанасьев от своих детей. Пройдя на кухню, он тяжело сел у окна, некоторое время смотрел на суетливо мечущуюся по кухне жену, сказал:
– Есть хочу.
– Ешь!
– Чего ты, Тома, злобишься?
– почти миролюбиво, но и с оттенком плохо скрываемой злости произнес Афанасьев.
– Наглость какая!
– ответила та молниеносно.
– Давно прогнала бы тебя или сама бы отступилась, ушла, да некуда с детьми деваться. Тебе что, завил горе веревочкой, смотался, а я месяцами здесь мучалась, как не знаю кто.
Не говори, не говори, на холодильник не оглядывайся, купил, купил, ковры купил, шубу купил, хрусталь и то пыль протирать есть где. Да забыл ты счастья немного... А его-то не купишь! Да что тебе до меня? Сыну в глаза посмотреть тебе некогда! Хоть бы кто проучил тебя, господи... Истаскаешься, оборвешься, щеки к зубам примерзнут, тогда ты хорош, тогда у тебя и Тамара есть, тогда и вспоминаешь, что квартира есть, покровитель и благодетель ты тогда.
– Опомнись, Тамарка, - лениво защищался Афанасьев.
– что у тебя хорошей жизни со мной не было?
– Не было! Я б и Нинку не стала рожать, если б знала, что опять в Магадане пропадать начнешь. А друзья твои - алкаши - ни одного трезвого еще не видела! Э, да что с тобой говорить!
– она оборвала себя внезапно, закрыла лицо руками, присела на краешек кухонной табуретки, заплакала.
Но никакого волнительного сердцебиения не почувствовал Афанасьев, ничто не шевельнулось в его душе, только тяжким раздумьем был придавлен он к столу. Он не раскаивался, его томила тоска по привольной безответственной жизни, где можно оставить женщину в любую минуту, когда она тебе наскучит. Как бывало расчетливо и тонко мстил он за невольный упрек, за насилие, пусть осуществленное в какой-то мелочи, как не терпел никакого подчинения, и как жадны были женщины именно на это. Он любил эту жизнь, но ведь надоело, стал он настороженным, стареющим зверем, перестал доверять женщинам, перестал ходить в незнакомые натопленные квартиры, перестал искать уюта на стороне, захотелось уюта дома. Так почему не получаегся, не получается, и в каком-то бессилии он кружится здесь который месяц.
Афанасьев теперь обдумывал, как скрыть от жены, что он начал потихоньку продавать золото, вывезенное из Магадана и припрятанное прошлой осенью. Одновременно но привычке он стремился придать лицу неопределенно-возвышенное выражение. Тамара перестала плакать и с заледеневшей ненавистью смотрела перед собой, очевидно, и про себя продолжая клясть свою жизнь. Афанасьев знал, что его мимика не подействует, но ничею не мог с собой поделать, продолжал актерствовать, утомленно отметив, что перед кем угодно он мог собраться притвориться лучше, чем есть, напридумывать о себе, бог
Теперь в ранние утренние часы за Афанасьевым заезжал на такси Алапаев, от которого всегда остро и неприятно разило спиртным, а в оставляемом им в машине просторном пиджаке всегда, была бутылка водки. Они садились, Афанасьев отпивал крупный жадный глоток, они ехали к какому-нибудь очередному клиенту. Афанасьев поджидал в отдалении, пока Алапаев договаривался. Присматриваясь к "клиентуре", Афанасьев настраивался на резкость, нервность, и таким и оказывался, когда подходил его черед говорить. Он называл окончательную цену, быстро сговаривались, Афанасьев спешил принести в тот же день золото и забирал деньги.
С пугающим его изумлением Афанасьев стал замечать, что боится "клиентов". Его власть, возникающая из обладания золотом, натыкалась на власть, обеспеченную деньгами, которые ему платили за золото. И то, что его просто-напросто использовали, а потом не интересовались, заставляло его страшиться мгновения, когда он окончательно станет не нужен. "Опять на Магадан, опять перебегать с прииска на прииск, опять красть золото, торговаться со старателями, опять искать того, кто согласится везти золото на материк, а разве найдешь человека, преданнее Сотикова?".
Особенно не понравились ему два клиента. Один - дальний родственник Алапаева, приобрел у Афанасьева около четырехсот граммов золота. Сухонький, с наголо выбритой головой старичок, малейшему движению пальца которого все подчинялись, как строжайшему приказу, произвел на Афанасьева тягостное впечатление. И своим почти неслышным, стального закала голосом, он заставил Афанасьева согласиться на цену меньшую, чем хотелось владельцу. Вот когда совершенно явственно он осознал, что сам преступник и ходит в кругу преступников. Но тогда не бросился из дома бритоголового, не закричал от страха, а вышел спокойно, дружелюбно даже прощаясь с хозяином, хотя они и повздорили: хозяину казалось, что Афанасьев недовесил, а Афанасьев полагал, что он был наоборот слишком щедрым.
Но даже зловещий старичок не напугал так Афанасьева, как Маруся Туманская, официантка окраинного кафе. Эта тяжеловесная, не первой молодости женщина бурно радовалась любому, кто заговаривал с ней, кто садился за ее столик, кому она приносила к двери кафе пачку сигарет или коробку спичек. Лишь потом, когда она отходила или когда посетитель припоминал ее манеры и весь облик, начинало казаться, что все в ней надуманное, фальшивое. Она-то и взяла несколько граммов золота, правда, заплатила немедленно. В ответ на ворчание Афанасьева Алапаек сказал, что она, хитрюга, скорее всего, берет для пробы. "Да, ладно, черт с ней", ответил Aфaнacьeв.
Но Маруся не собиралась отступаться от "купца", да и к самому Афанасьеву она не осталась, как ему казалось, равнодушной. И это почему-то его беспокоило. Однажды утром, когда Тамара ушла на работу, а Сергей гулял с сестренкой во дворе, к Афанасьеву ввалился Аланаев.
– Вставай, Боря, Маруська на 1000 рублей золото хочет купить!
Афанасьев поднял голову: это был второй крупнейший покупатель после родственника Алапаева. Афанасьев уже был так утомлен тем, что приходилось продавать золото по кусочкам, так страшился, что готов был отдать все золото Алапаеву, но тот был без денег, несколько раз просил в долг у Афанасьева.