Бесстрашный

Луис Тиа

Как будто от этого стало бы лучше.

Хатч купился бы на мои слезы не больше, чем на мое подростковое обольщение. Тем не менее, он мог бы выслушать мою историю. Я опускаю плечи и открываю дверь в свою огромную спальню. Слишком поздно для откровений. Если хочу отогнать Виктора от матери и защитить Хану, я должна сделать это сама.

Я уже готовлюсь ко сну, когда звонит мой телефон. Опускаю глаза и вижу, что это моя мама звонит мне по FaceTime. Принимаю звонок, и по ее глазам видно, что она хорошо навеселе.

Поправка, она пьяна.

—

Блейк ван Гамильтон, немедленно собирай свои вещи. — Ее веки трепещут, когда она драматично взмахивает рукой. — Я только что получила для тебя место у епископа Святого Семейства. Ты уезжаешь десятичасовым поездом.

У меня отвисает челюсть, и вся моя комната сдвигается в сторону.

— Что за черт? О чем ты говоришь?

— Тебе лучше придержать свой язык, юная леди. Это католическая школа-интернат, только девочки. Как раз то, что тебе нужно, чтобы улучшить твое поведение.

В моем мозгу происходит маленький взрыв. Достаточно ли я взрослая, чтобы получить инсульт? Это не слова моей матери. Моя мать не думает обо мне настолько, чтобы говорить мне такие слова.

— Нет! — выпаливаю я, съеживаясь от того, как по-детски это звучит. — А как же мои школьные задания? Хана? Я не могу уехать.

— Сестры заверили меня, что смогут составить твое расписание. Роман приедет за твоими вещами через два часа. Конец разговора.

Я чувствую себя так, словно тону в чане с патокой, пытаясь сориентироваться в густом осадке. Как это могло произойти? Что, черт возьми, могло пробудить маму от оцепенения, вызванного шампанским, настолько, что она вообще придумала такой план? Должна ли я бежать? Спрятаться у Дебби, пока она не уедет в Сент-Мориц?

Я пытаюсь принять решение, когда мой взгляд падает на его глаза, притаившегося на заднем плане, каменный зеленый цвет которых смотрит на меня через экран компьютера моей матери.

«Ублюдок».

Это сделал Хатч.

Проходит всего мгновение, прежде чем мой экран гаснет, и я начинаю кричать. Этот назойливый, высокомерный, всезнающий ублюдок. Он играет им на руку.

Меня отправляют в тюрьму-интернат, где я никому не смогу помочь. Хатч все разрушает, а я в свои шестнадцать лет бессильна что-либо изменить.

Зажав в кулак волосы, я зажмуриваю глаза и внутренне теряю самообладание. Это единственное место, куда мне когда-либо было позволено попасть. Хватаю подушку с кровати и швыряю ее через всю комнату, затем бросаюсь за ней и пинаю ее до самой кровати.

Стиснув челюсти, я подхожу к окну и смотрю, как он уезжает на своей машине. Мужчина нанес свой ущерб. Хатч Уинстон еще пожалеет об этом.

Мне не всегда будет шестнадцать, и я никогда не прощу его за то, что он сделал.

Глава 1

Хатч

Наши дни

— Я не могу их похитить, Хью. Ты должен озвучить мне причину, чтобы привезти их сюда. — Я обливаюсь потом в роскошной оранжерее Хью ван

Гамильтона, расположенной в его обширном поместье площадью шесть тысяч квадратных футов.

Это один из старейших домов в Гамильтауне (да, именно в Гамильтауне), расположенный в конце подъездной дорожки длиной в четверть мили, вдоль которой возвышаются дубы.

Ван Гамильтоны основали этот район на рубеже прошлого века, и их огромное родовое поместье и стареющий в нем человек — это все, что осталось от их пышного наследия.

Почти.

Две его избалованные племянницы, дочери его умершего племянника, живы и здоровы, живут в Нью-Йорке, и, насколько я слышал, ни одна из этих принцесс с Парк-авеню не желает возвращаться в свой родной город в болотистой местности у побережья Южной Каролины.

В свои восемьдесят лет Хью имеет рост метр пятьдесят и вес сто двадцать килограммов. Его седые волосы аккуратно убраны от лица, он одет в костюм, рубашку цвета хаки на пуговицах со светло-голубым галстуком-бабочкой. Его бежевая фетровая шляпа «Stetson» аккуратно лежит рядом с очками на соседнем столике.

Он — пережиток тех времен, когда мужчины серьезно относились к повседневной одежде, когда внешний вид был важнее всего. Когда проступки скрывали от посторонних глаз, а семейные тайны замалчивались, засовывались в шкаф или игнорировались.

Я не из тех времен.

Моя семья, Уинстон, тоже была сооснователем города, но мы не боролись за престиж. Мой отец был одержим Уолл-стрит, и, когда я был маленьким, он переехал в квартиру в Верхнем Ист-Сайде Нью-Йорка, где живет почти круглый год до сих пор.

Моя мама была «гамильчанкой». Она вырастила меня и двух моих младших братьев и сестер здесь, в этом «благополучном» городке, в хорошем доме, которым я сейчас владею, и до самой смерти учила нас ценить тяжелый труд и честность.

У нас столько же денег и «культуры», сколько у ван Гамильтонов, но я никогда не был частью избалованной элиты, которая пользуется серебряными ложками. Однажды, когда я навестил своего отца в большом городе, он не произвел на меня никакого впечатления — ни его кокетливая помощница, ни дети моего возраста и младше. Они показались мне отчаянно скучающими, заполняющими пустоту бессмысленным сексом и бездумными вечеринками или отрывающими крылья бабочкам.

Они были либо полностью испорчены, либо бездумно жестоки.

Они мне не нравились, кроме нее. Она была другой. Тем не менее, я не могу представить, чтобы Блейк хотела быть здесь.

— Извини за жару. — Хью поплотнее натягивает вязаный плед на руки, поверх своего сшитого на заказ костюма-тройки. — С тех пор как я прошел последний курс химиотерапии, мне трудно поддерживать тепло тела.

Он так сильно истощал, и мне больно видеть его таким. За эти годы этот человек заменил мне отца. Хью не идеален, но кто в наше время идеален? Я помогаю ему, чем могу, и он дал мне совет в те два раза, когда я его попросил.