Бестиариум. Дизельные мифы (сборник)
Шрифт:
Надо расслабиться. Усталость подобно туману скрывает от меня разгадку преступлений. Однако воображение подкидывает картины измученных и изуродованных жертв – картины того, что осталось «за кадром», того, как они умерли.
Я притормаживаю возле метро.
Встряхнув головой, чтобы отогнать видения, я вылезаю из машины. Вокруг суетится народ, шныряют взад-вперед курьеры, тарахтят дизельные колымаги… Подымаю глаза чуть выше – свинцовое небо почти полностью укутал смог; кверху тянутся черные струйки дыма и растворяются в сером мареве. Качаю головой. Когда люди наконец-то поймут? Наверное, тогда, когда не смогут дышать.
В мою сторону тарахтит мотороллер, выплевывая черные клубы дыма. За рулем сидит какой-то
Стены подземки пестрели афишами «Разбитого сердца» – с них на прохожих взирал поникший Лон Чейни мл., Король Боли.
Люди серым потоком тянулись наружу и столь же невзрачным ручьем сливались вниз, в метро – словно болотная жижа в сточную канаву. Детектив еле тащился, низко надвинув шляпу.
Дункель поморщился: закопченный перрон походил на чистилище. Ну, на худой конец, на преддверье ада. Народ толпился в ожидании поезда, глаза таращились в пустоту, в газеты; непроницаемые лица – чем не грешники, ожидающие лодку с Хароном? Только четверка лихих парней в кепках набок и кожаных куртках нараспашку громко обсуждала какую-то «сучку Люси», что они с ней вчера проделали, как ей это понравилось, и громко ржали – всё им было нипочем, им было весело. Дункель пошел прямо на них.
– Разрешите пройти, – сказал он и врезал под ребра одному из хохотунчиков. Тот рухнул на колени, задыхаясь. Чистой воды случайность.
– Простите, ради бога, – кинул Дункель и зашагал в другой конец перрона. Вдогонку орали благим матом и грозились его найти. Сволочи. Трусы. Жаль, что не бросились доказывать его неправоту – он бы продемонстрировал им всю глубину своего сожаления.
Настроение заметно улучшилось. Правда, ненадолго – в конце перрона стоял ночной мверзь.
Тварь была в темном длинном пальто, из-под которого торчали костлявые ноги с длинными когтями и шипастый хвост. Под тканью на спине, словно ворох гигантских червей, шевелились крылья. На голову мверзь нахлобучил широкополую шляпу, но смотрелась она нелепо – по бокам торчали загнутые внутрь рога. Маскировка, мягко говоря, так себе – не удивительно, что в радиусе трех метров возле чудовища было пусто. Тварь буквально лучилась флюидами зла. Дункель мечтал о том времени, когда полиции с национальной гвардией дадут приказ очистить город от этих паразитов.
Еще пару месяцев назад они разгуливали по городу голышом. Вот так, выходишь на улицу, а тебе навстречу идет это, подходит поближе и начинает щекотать. Просто так. Якобы им это нравится. Люди с ума сходили от ужаса. Мэр О’Двайр попытался договориться с тварями о маскировке и о том, чтобы людей не трогали. Об этом много писали в прессе, и как же удивилась общественность, узнав, что к пожеланиям О’Двайра прислушались, и отныне мверзи будут появляться на людях только в человеческой одежде…
Тварь на платформе стояла на месте, но не без движения: она поворачивала из стороны в сторону рогатую безликую голову, шевелила крыльями и медленно-медленно водила из стороны в сторону хвостом. Казалось, будто мверзь пребывает где-то под водой, и потоки шевелят его конечностями. Может, это течение существует, только течение не водное, а течение ауры зла и ужаса, которая витала вокруг этого существа?
Превозмогая тошноту, Дункель подошел чуть ближе. Как же он их ненавидел! Это была неконтролируемая, необъяснимая ненависть, таящаяся глубоко внутри его натуры. Так жертва ненавидит хищника – будь у газели такая возможность, она бы задрала насмерть всех волков, перегрызла шеи всем охотникам. Но при взгляде на массивные когти, кривые блестящие рога и мощный хвост детектив почувствовал что-то вроде уважения.
Мверзь повернулся в его сторону. Невозможно было прочесть выражение на голове, у которой нет лица, – нет глаз, нет носа, нет рта, – но Дункель нутром чувствовал,
С воем из туннеля выскочил поезд и, пшикая газами, с грохотом замер на месте. Платформу укутал густой запах соляры.
Детектив шагнул в вагон, двери с грохотом закрылись, и поезд тронулся. В голове у Джеремайи промелькнул образ шоггота, которого им как-то демонстрировали на учениях. На глазах у изумленных зрителей в вакуумной колбе бурлил сгусток мускулов. Мышечная масса, строение которой изумило биологическую элиту планеты. Шоггот. Существо без мозга, но обладающее зловещим, необъяснимым разумом, способным повелеть телу принять любую форму. И пускай Дункель терпеть не мог новомодный дизель, он был благодарен судьбе за то, что О’Двайр забраковал проект двигателей на шогготной тяге. Массивные фильтры пропускали вонь от отработанных газов, а работа мощных вытяжек добавляла к стоимости проезда несколько центов, но черт с ним. Заигрывание с мирным шогготом в тысячу раз опасней игр с мирным атомом.
Прежде чем поезд скрылся во мраке туннеля, в окне промелькнула одинокая фигура мверзя – казалось, подводное изваяние всё еще смотрело на Дункеля.
Низкое звучание густой басовой линии пронизало Джеремайю до мозга костей – плавные волны подымали в его нутре приятные волны, которые, словно гребенка, прочесывали его естество, поглаживая сами цепочки ДНК. Он сам порождал эти ощущения, пощипывая струны, прижимая их, отпуская, позволив свободно дребезжать над грифом контрабаса.
Публика в «Дохлом Джонни» собралась разнообразная. Кто-то пришел сюда, как обычно – выпить, покушать или просто пообщаться с друзьями. Но кое-кто пришел специально на «Шальную братву», и сейчас они подсели ближе, подошли к сцене или просто повернули головы к источнику звука – выступление началось.
К Дункелю присоединились его товарищи: Макс Базука, соло-гитара; Джонни Джем, ритм-гитара; Эдди Даммер, саксофон; Стив Кингпин, труба; Бенни Бонг, барабаны. Словно призраки, не издав ни звука, взяли они инструменты, заняли свои места и замерли, как статуи. Джеремайя закончил фирменное соло, и сдетонировала бомба под маркой «Шальная братва».
Впервые за три долгих дня утомительного расследования Дункель не думал о работе. Его мозг и тело полностью переключились на другую задачу – они растворились в мощном звуковом потоке, словно таблетка аспирина в стакане холодной воды. Когда они с ребятами играли, как большой музыкальный автомат из плоти, крови, дерева и пластика с железом, он чувствовал себя почти счастливым.
Стиви надул щеки, и труба зашлась визгом, улюлюканьем и плачем, которые передразнивали закольцованное, монотонное скрипение ритм-гитары. Эдди набрал воздуха в легкие, и он рванул вверх через трахею, ко рту и к мундштуку – оживший сакс заорал, перекрикивая Джонни и перебраниваясь со Стиви, впиваясь в мозг и требуя внимания только к себе, себе одному. Гитара Макса летала вокруг этой какофонии, подобно шершню, выискивая слабые места в стене звука и вгрызаясь в них с остервенением бешеной собаки. Бенни с Джерри были словно сторонними наблюдателями, а барабаны с басом – ареной для этой перебранки, срывающейся в дружные пляски на могилах предков и нападки на невинных слушателей, которые добровольно подвергали себя пытке авангардным джазом.
И вот, когда Джерри с улыбкой осматривал загипнотизированные лица толпы садо-мазохистов, собравшихся перед миниатюрной сценой, прожектор выхватил из полумрака молочно-белое лицо, от красоты которого у Джерри перехватило дыхание и он едва не сбился с ритма – Тура! Ее раскосые глаза смотрели прямо на него, она улыбалась и кивала головой в рваный такт их музыки. На ней были обтягивающие черные джинсы, тяжелые ботинки и черная майка; бедра плавно покачивались, волосы извивались шелковистыми змеями.