Бестужев. Служба Государевой Безопасности. Книга 5
Шрифт:
— Опять с недельным пребыванием на койке? — сконфузился я. — Так не хотелось бы, только начали учёбу подтягивать.
— Будем стараться привести вас в форму как можно быстрее, но сложно что-то обещать. Вы у нас самые быстрорастущие за всю нашу работу здесь. Будем экспериментировать.
— Ох, — тяжко вздохнул я и покачал головой. Не люблю я эксперименты, особенно над собой.
Чтобы не таскать нас туда-сюда, сразу заселили в палаты лазарета. Мы были лишены даже походов в столовую, всё привозили в палату. Мне снова досталась та сексапильная медсестричка, но теперь мой интерес к её прелестям практически сводился к нулю. В палате чуть дальше по
На мой вопрос про завтрак Надежда Сергеевна показала мне кукиш. Я даже не успел возмутиться несвойственным для интеллигентной дамы поведением, как она выдала неопровержимый аргумент, что в этом случае я сам буду отмывать капсулу изнутри, потому что непременно похвалюсь харчами. Ладно, убедила, будем совершать рывок на голодный желудок.
В длинных хлопчатобумажных халатах, больше похожих на ночные рубашки девятнадцатого века, нас разложили по капсулам. Вроде бы всё, как обычно, почти что привычно, только груз неосвоенных ступеней был почти неподъёмным. Георгий Александрович торжественно пообещал, что помереть нам не дадут и обязательно откачают. Дай то Бог.
На возникшем передо мной экране поплыли пейзажи и геометрические фигуры, которые сменялись всё быстрее и быстрее, начали вращаться и трястись, по телу пробегали волны энергии и мелкие разряды, меня начало трепать так, что я начал вслух благодарить докторшу, что не подпустила меня к завтраку. Нагрузка возрастала со скоростью свободного падения в бездну, куда я и провалился.
Когда тьма начала таять, я начал различать фигуры в тумане. Я словно со стороны смотрел, как спасатели разгребают и распиливают сросшуюся в единый конгломерат груду дымящихся автомобилей. Из покорёженного до неузнаваемости внедорожника вытащили окровавленное тело. Я понимал, что это я, но всё также продолжал наблюдать со стороны.
— Он ещё живой! — крикнул один из спасателей. — Вань, врачей сюда, срочно!
Некий Ваня, одетый в форму МЧС, как и тот, кто его послал, метнулся к мигающему яркими синими огнями реанимобилю. Он помог переложить моё тело на носилки, и врач начал мне делать непрямой массаж сердца прямо на месте, на стоящих в кровавом снегу носилках. Пятнадцать движений, два вдоха, ещё пятнадцать движений.
Меня, парящего над собственным телом, стало с силой притягивать к носилкам, словно скрепку со стола неодимовым магнитом. Ещё десяток массажных движений и я оказался внутри тела. Судорожный вдох и боль во всём теле. Казалось, что у меня сломаны практически все кости, какие только возможно сломать. От резкой вспышки боли я потерял сознание и снова темнота.
Я ничего не видел перед собой, но темнота была настолько материальна, что мне хотелось её пощупать. А вот звуки были. Тихие, приглушенные обрывки фраз, лязг и треск доносились до меня словно через три ватных одеяла. Пустота окружала меня долго, на фоне абсолютного ничего появилась боль.
Очень оригинально, как может болеть пустота и темнота? А вот так! Постепенно боль нарастала и постепенно я начал понимать, что именно болит. Болят руки и ноги, сломанные рёбра и потроха в брюхе. Но больше
Внезапно боль навалилась с новой силой. Я резко вдохнул, ощутив боль в сломанных рёбрах, и открыл глаза. Понимание окружающего было мутным и спутанным, но я смог сообразить, что изо рта у меня торчит интубационная трубка, подключенная к аппарату искусственной вентиляции лёгких. С обеих сторон от меня находились стойки с флаконами и пакетами крови, от которых тянулись тонкие трубочки к моим рукам, которыми я не мог пошевелить. Я пару раз попытался, но потом бросил эту затею, похоже, что они закатаны в гипс по самый не балуй. Такая же петрушка с ногами. Рядом суетились врачи и раздавался мерный писк кардиомонитора.
Если я в состоянии правильно всё толковать, то я сейчас нахожусь в реанимации. Продолжительная операция по сборке моего организма из пытавшегося его покинуть запчастей завершена. Болит всё, но голова больше.
Я попытался воспроизвести то, что предшествовало всему этому. Память подсовывала разрозненные образы, которые я не без труда начал складывать в последовательные картинки. Итак, я ехал с тяжёлого дежурства, уставший, как собака. Снег валил так, словно давно ждал этого момента и решил оторваться по полной. Кажется, я начал дремать, а когда открыл глаза, то тормозить было уже поздно, я со всего ходу вмазался в кучу машин. Ну а потом уже спасатели, реанимобиль, операционная. Теперь палата реанимации.
Вроде всё складно, но что-то здесь не так. Что-то было ещё кроме того, что я вспомнил. Или это просто видения, вызванные наркозом? Слишком много было видений, но вспомнить чётко — никак не могу. Словно нашёл пачку старых фотографий, которые годами лежали под открытым небом на стихийной свалке на опушке леса. Вроде бы на них что-то изображено, но хрен его знает, что именно.
Я не помню, сколько времени я провёл в реанимации, определить разницу между днём и ночью в круглосуточно освещённой комнате невозможно. Я периодически проваливался в темноту, потом начинал видеть и понимать, что происходит вокруг. Самым ярким впечатлением было извлечение интубационной трубки, это я точно запомню надолго! Если кто-то хоть раз это испытал, знает, о чём я говорю.
Лечащего врача я уже начал узнавать в лицо, потом запомнил его имя, хоть это мне далось нелегко. В один прекрасный день в палату привели мою жену. Её я узнал сразу, даже имя. Она смотрела на меня, гладила по щеке, плакала. Потом уходила. Сколько же я дней здесь нахожусь и почему мне не становится легче? Логично было бы давно перевести меня в обычную палату травматологического отделения, где со мной могла бы находиться моя жена, смогут прийти мои дети. Я по ним очень соскучился. Но время шло, а этого так и не происходило.
Когда я в очередной раз открыл глаза, жена стояла передо мной и настойчиво звала меня по имени. Только сейчас понял, что я ничего не могу ответить, только мычать, хотя трубки во рту уже не было. Она попросила всех выйти из палаты и скинула с себя халат, под ним ничего не было. Зачем так издеваться над калекой? Я же закован в гипс, как тевтонский рыцарь в броню!
— Паша, ты меня слышишь? — спросила она. Это был не голос жены, но он был знаком и очень близок, я рад был его слышать. Так, стоп! Какой ещё Паша? Это не моё имя, почему она им меня называет? Или всё-таки это имя моё? — Паша, скажи же хоть что-нибудь!