Бесы
Шрифт:
Что же касается молодого поколения, какого представил Достоевский в „Бесах“, то оно, по мнению Ткачева, ничего общего с действительностью не имеет. Роман он квалифицирует как инсинуацию, клевету, фантастические измышления писателя, лишь по слухам и отдельным газетным сообщениям знакомого с современными нигилистами; Достоевский, „как и большинство наших беллетристов, совершенно не способен к объективному наблюдению; созерцая собственные внутренности, наблюдая за проявлениями своей личной психологическом жизни, г-н Достоевский, как истый русский романист, воображает, будто он изучает действительность и создает характеры живых людей“. Нигилисты Достоевского — „манекены“, отличающиеся друг от друга той или иной разновидностью бреда: Петр Верховенский выкроен „по шаблону лесковских нигилистов“; Ставрогин —„какое-то бледное воплощение какой-то мистической теории о характере «русского человека», подробно излагаемой автором в фельетонах «Гражданина»“; идеи Кириллова и Шатова — „бредни — плоть от плоти, кровь от крови самого автора“.
В конце статьи, однако, Ткачев все же отступает от полемических выпадов, давая тонкий психологический разбор „идеи“ Кириллова: „Кириллов не убил бы себя, если бы он не был уверен, что его самоубийство послужит самым лучшим и неопровержимым доказательством истинности его идеи. Таким образом, с точки зрения своей логики, он неизбежно должен был прийти от мысли сделать людей счастливыми к мысли убить себя. Вырождение идеи разумной и плодотворной в идею безумную и нелепую здесь вызывалось роковою необходимостью, всею совокупностью тех внутренних и внешних условий, под влиянием которых развилась и сформировалась его умственная жизнь“. [563]
563
Там же. № 4. С. 366–378.
Таким
564
Там же. С. 365–366. Б. П. Козьмин увидел в этих словах не только полемику с Достоевским, но и „суровый приговор Ткачева над Нечаевым и его товарищам по тайному обществу «Народная расправа»“ (см. Козьмин Б. П. П. Н. Ткачев и революционное движение 1860-х годов. С. 207–208). Однако ни эти, ни последующие статьи Ткачева не дают основания для столь категоричного вывода.
Позднее Ткачев существенно изменил отношение к таланту Достоевского, названного им в 1873 г. пренебрежительно „микроскопическим“ (в статье „Тенденциозный роман“). Это видно из разбора романа „Подросток“ в статье „Литературные попурри“ (1875). Примечательно, что и о „Бесах“ в этой статье Ткачев отзывается мягче, признаваясь, почему он был так суров к Достоевскому-художнику в „Больных людях“: „По поводу «Бесов» мне уже приходилось беседовать о таланте г. Достоевского; сознаюсь, повод этот был выбран не особенно удачно. «Бесы», бесспорно, одно из самых слабых, самых «нехудожественных» произведений автора «Мертвого дома», «Униженных и оскорбленных», автора «Преступления и наказания». Я старался объяснить тогда «нехудожественность» и «слабость» этого романа главным образом тем обстоятельством, что автор вышел из своей сферы и забрался в такие палестины, где художественный инстинкт не способен ничего видеть, кроме обратной стороны медали…“. [565]
565
Ткачев П. Н. Избр. соч. на социально-политические темы. Т.4. С.59.
Некоторые мысли статьи Н. К. Михайловского „Литературные и журнальные заметки“ близки высказываниям о романе Ткачева: обозначение „психиатрический талант“ в качестве почти исчерпывающего объяснения необычности творчества Достоевского, деление героев писателя на всецело „памфлетных“ и на являющихся исключительной „собственностью“ романиста и др. Но наиболее пристрастные приговоры тогдашней критики, разделявшиеся Ткачевым, Михайловский отвергает: так, он отказывается от сопоставления „Бесов“ с романами Стебницкого, Крестовского, Клюшникова, утверждая, что оно правомерно только по отношению к третьестепенным героям романа. Соглашаясь с Ткачевым в том, что „тип идеалиста сороковых годов эксплуатировался у нас весьма часто“, Михайловский не разделяет его мнения о „компиляции“, хотя бы и „искусной“: „Г-н Достоевский берет его, но берет с некоторых новых сторон и потому придает ему свежесть и оригинальность, несмотря на избитость темы“. [566]
566
Отеч. зап. 1873. № 2. Отд. 2. С. 317.
Статья Михайловского отличается от статьи Ткачева не только тоном и оценкой отдельных героев романа; Михайловский принципиально иначе подходит к возможностям и задачам критики, обязанной быть чуткой и корректной, тем более когда речь идет о произведениях талантливого писателя: „Г-н Достоевский имеет полное право требовать, чтобы и к его мыслям, и к его произведениям относились со всевозможными вниманием и осторожностью“. [567] Важными обстоятельствами, повлиявшими на отношение Михайловского к „Бесам“, явились уважительное отношение к прошлому Достоевского-петрашевца и резкое неприятие нечаевских революционных приемов. Михайловский упрекает Достоевского не в карикатуре на нечаевцев, а в смещении перспективы, необоснованности и случайности обобщений: „…нечаевское дело есть до такой степени во всех отношениях монстр, что не может служить темой для романа с более или менее широким захватом. Оно могло бы доставить материал для романа уголовного, узкого и мелкого, могло бы, пожалуй, занять место и в картине современной жизни, но не иначе как в качестве третьестепеного эпизода". „Нечаевщина“, по мнению Михайловского, не характерна для современного общественного движения, она составляет „печальное, ошибочное и преступное исключение“. Неприязнью к Нечаеву и нечаевцам, видимо, следует объяснить и то, что Михайловский оказался единственным, кто в бурной полемике вокруг „Бесов“ в 1870-е годы отметил Шигалева как лицо удачное даже „в художественном отношении“: „Недурен, пожалуй, Шигалев, но он, во-первых, стоит в самом заднем углу, а во-вторых, не развертывает своей идеи вполне, а только показывает один край ее, так что не успевает быть ею придавленным“. [568] Михайловский разделяет героев романа на три категории. К первой категории критик относит марионеточные фигурки нигилистов, олицетворяющих „идею, попавшую на улицу“; здесь господствует „стебницизм“; исключение он делает лишь для „более или менее человекообразных фигур жен Шатова и Виргинского“. Ко второй категории критик относит тех героев, к кому „можно подыскать параллели в произведениях других наших романистов“ (они „в то же время суть самостоятельные создания г. Достоевского“). По мнению Михайловского, герои этой категории наиболее удались Достоевскому, „а некоторые даже превосходны“: „Если прекрасные фигуры упомянутого идеалиста сороковых годов Степана Трофимовича Верховенского и знаменитого русского писателя Кармазинова, читающего свой прощальный рассказ «Merci», впадают местами в шаржу, то фигуры супругов Лембке положительно безупречны“. [569] Основное же внимание ведущего народнического публициста приковано к излюбленным героям Достоевского (третья категория) — мономанам-теоретикам, „составляющим в русской литературе исключительную собственность г. Достоевского“ (в западноевропейской литературе, считает Михайловский, сходство с Достоевским обнаруживает Бальзак: „…у г-на Достоевского такой громадный запас эксцентрических идей, что он просто давит ими своих героев. В этом отношении его можно сравнить с Бальзаком“). Развивая сравнение, критик уточняет, что именно он имеет в виду: „…г-н Достоевский напоминает Бальзака, конечно, не по симпатиям своим, а только по богатству эксцентрических идей и наклонности к изображению исключительных психологических явлений. (Небезынтересно заметить мимоходом еще одно сходство: фельетонный способ писания широко задуманных вещей)“. Бледность, претенциозность, искусственность Ставрогина, Кириллова, Шатова, Петра Верховенского, по мнению Михайловского, происходят из-за стремления Достоевского представить своих исключительных героев носителями популярных идей в обществе, в результате чего широта замысла вступает в противоречие с узкими, весьма специальными психологическими штудиями: „Люди, представляющие собою исключительные психологические феномены, уже сами по себе составляют нечто трудно поддающееся обобщениям. А так как в «Бесах» эти люди суть большею частью только подставки для эксцентрических идей, то становится еще труднее стать на такую точку зрения, с которой все они сливались бы в понятие стада бесноватых свиней“. Резче всего отозвался Михайловский о теории Шатова— Достоевского: „…я отказываюсь следить за теорией г. Достоевского— Шатова во всей ее полноте. Это просто невозможно. В теории этой заключается, между прочим, такой пункт: каждый народ должен иметь своего бога, и когда боги становятся общими для разных народов, то это признак падения и богов, и народов. И это вяжется как-то с христианством, а я до сих пор думал, что для христианского бога несть эллин, ни иудей…“. Михайловский обвиняет Достоевского в шовинизме и бескрайнем нигилизме, решительно не приемлет концепцию народа-богоносца: „Сказать, что русский народ есть единственный народ «богоносец» в обоих смыслах слова «бог», отрицать все, созданное человечеством, —
567
Объективный и спокойный тон статьи Михайловского вызвал нарекания А. С. Суворина, который усмотрел в статье измену демократическим идеалам „вождей“, назвал Михайловского „гасителем священного огня“ и прочитал ему суровую нотацию: „Быть слишком беспристрастным к тормозящим общественную мысль явлениям — большое заблуждение; там, где надлежит карать за дурное намерение, кара должна быть строгая и беспощадная и равно относиться ко всякому провинившемуся, какое бы громкое имя ни стяжал он в нашей литературе, ибо давно еще сказано: «Долой недостойных идолов!»“ (Новое время. 1873. 6 марта. № 61).
568
Отеч. зап. 1873. № 2. Отд. 2. С. 321, 323, 331, 340.
569
Там же. С. 316–317.
570
Там же. С. 317–342.
571
Там же. С. 342–343.
В статьях Ткачева и Михайловского нашла наиболее полное отражение отрицательная реакция тогдашней передовой русской демократической общественности (в первую очередь молодого поколения) на роман Достоевского. И. П. Белоконский, вспоминая атмосферу тех лет, передает свое и общее впечатление от романа: „Я был яркий последователь Писарева, а потому «костил» на чем свет стоит и Пушкина как «аристократического писателя», гр. Л. Н. Толстого, который печатал свои произведения в катковском «Русском вестнике», а Достоевского еще и как «ренегата», написавшего «Бесов»“. [572] В. В. Тимофеева-Починковская пишет, также отражая общее мнение молодежи, что „новый роман Достоевского казался нам тогда уродливой карикатурой, кошмаром мистических экстазов и психопатии…“. [573]
572
Белоконский И. П. Воспоминания. М., 1928. С. 79.
573
Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. М., 1964, Т. 2. С. 127. См. там же высказывания о романе А. П. Философовой, Е. П. Летковой-Султановой, И. И. Попова (С. 323, 383, 425–426).
Благоприятные отзывы современников о „Бесах“ встречаются несравненно реже отрицательных. Отметим реплику Е. Д. Поленовой в письме от 12 июля 1872 г. к В. Д. Поленову: „Какая сильная по реальности вещь, что ж ты мне раньше не сказал, что оно так хорошо“, [574] а также письма к Достоевскому П. А. Висковатова от 6 марта 1871 г., [575] А. У. Порецкого от 6 июня 1871 г. [576]
После 1873 г. полемика вокруг „Бесов“ заметно угасает. Меняется и тон критики. Близкий к славянофильству О. Ф. Миллер вслед за другими находит, что в „Бесах“ Достоевский „окончательно попадает не на свою дорогу“, обратившись „к тому роду явлений, которые вызвали в нашей литературе типы вроде Базарова, Марка Волохова и др.“. Писатель посмотрел на них не „со своей характеристической точки зрения“, а глазами других, так как „стал испытывать в это время влияние особого литературного круга, относящегося к этим явлениям слишком односторонне“. [577] Миллер первый отметил, что в сне Раскольникова на каторге заключен зародыш романа „Бесы“: „В конце концов только повторяется мысль, высказанная в эпилоге «Преступления и наказания», повторяется в несколько ином виде“. Критик выразил сожаление, что в „Бесах“ почти отсутствует характерное для Достоевского сострадание к „униженным и оскорбленным“: „В «Бесах» эта симпатическая его сторона сказывается уже весьма слабо…“. Но в целом Миллер находит, что „«Бесы» выше романа «Идиот» в художественном отношении“.
574
Сахарова Е. В. В. Д. Поленов, Е. Д. Поленова: Хроника семьи художников. М., 1964. С. 77.
575
Лит. наследство. Т. 86. С. 420.
576
Достоевский Ф. М. Письма: В 4 т. Т. 2. С. 496.
577
Миллер Ор. Русская литература после Гоголя. Лекция 4 // Неделя. 1874. № 22. С. 820–831.
Статья молодого критика и романиста Вс. С. Соловьева, брата философа, в основном посвященная разбору „Подростка“, противостоит другим критическим оценкам „Бесов“. Соловьев выражает сомнение в справедливости современных критических приговоров „Бесам“, вынесенным пристрастной критикой, апеллирует к будущему, когда улягутся страсти и можно будет судить о романе объективнее. Пока, не дожидаясь того времени, когда „спокойный взор человека, находящегося вне нашей атмосферы, в известном отдалении от нашей эпохи, увидит итог современных явлений, их результаты“, Соловьев выражает свое личное сочувствие: „…нам кажется, что «Бесы», действительно встреченные весьма многими с каким-то недоумением, несмотря на это, все же представляют одно из крупнейших явлений современной литературы. В романе много неясного и беспорядочного, и он напоминает, как мы уже сказали, впечатление тяжелого сна; но все эти недостатки порождаются сущностью той задачи, которую взял на себя автор“. [578]
578
С.-Петерб. ведомости. 1875. 1 февр. № 32.
Критики снова вспомнили о „Бесах“ в 1877 г., после того как появился роман Тургенева „Новь“, в котором писатель, изображая молодое революционное поколение, подобно Достоевскому частично использовал материалы нечаевского дела. В откликах народнической печати на „Новь“ нередки были сопоставления романов Тургенева и Достоевского. Так, П. Н. Ткачев отозвался о романе Тургенева как о прямой тенденциозной карикатуре на революционную молодежь, столь же несправедливой, как и памфлет Достоевского. Но большинство критиков-народников с суждением Ткачева не согласилось. С. Н. Кривенко „ни на одну минуту не ставил «Нови» на одну доску с «Бесами» Достоевского, как некоторые делали“. Он писал: „Там я видел озлобление, прежде всего и больше всего озлобление, а тут находил нечто примиряющее, нечто происходящее совсем из иного источника: порой недоразумение и недостаточное знакомство с молодежью (а не предумышленность), порою скорбь и досаду (а не нетерпимость и злобу)…“. [579]
579
И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников. М.; Л., 1930. С. 217. В том же духе противопоставляли „Бесам“ Достоевского „Новь“ Тургенева Г. А. Лопатин и П. Л. Лавров (см.: Лит. наследство. Т. 76. С 197–198, 206, 250).