Бэтмен: По следу Спектра
Шрифт:
Ее имя было Лесли Томпкинс — терапевт и патронажный работник. По ночам она часто гуляла по улицам города в районе трущоб в поисках тех, кто отвернулся от жизни, или, если поразмыслить, от которых отвернулась жизнь. Она выискивала тех, кто нуждался в ее помощи, потому что она была из тех немногих мягких и сочувствующих душ, кто заботился о близких и кто не мог помочь ничем иным кроме своей заботы. Она и нашла его сжавшимся в комочек над телами своих родителей, с широко раскрытыми, ничего не видящими глазами; слезы текли по его щекам и он раскачивался взад и вперед, издавая низкие, жалобные монотонные звуки. В этом протяжном стоне чувствовалась боль целого мира, заключенная в невинном маленьком мальчике, боль того мира, чья хрупкая реальность вдребезги разлетелась, как изящная хрустальная
Она раскрыла ему свое сердце и приняла к себе. Она подмазала колеса правительственной бюрократии и добилась опекунства, устроив дела таким образом, чтобы Брюс мог воспитываться дома, в Уэйн Манор; ведь он отчаянно нуждался в чем-нибудь родном и знакомом, чтобы не потерять себя и не свалиться в пропасть пугающей неизвестности. Лесли Томпкинс потребовалось немало времени, чтобы пробиться к его сердцу и залечить его раны. Но у нее появился помощник — человек по имени Альфред Пенниворт, который ради маленького мальчика, познавшего слишком много человеческой жестокости в свои юные годы, отказался от своих мечтаний о жизни на сцене.
Брюс долго сидел в своем любимом кресле, в тишине и спокойствии, погрузившись в воспоминания.
Некоторые жизненные раны никогда не заживают. Пришло время, когда он обнаружил, что опекунство Лесли стало раздражать его. Жизнь текла легко и приятно, но он должен был внести в нее какой-то смысл. Брюс знал, что должен делать. Он также знал, что это будет нелегко. У него были деньги, его родители были очень состоятельными. Но ему не хватало знаний. Он сел на корабль, уходящий в Европу, и отправился в одиссею по лучшим университетам мира. Но он так и не окончил ни одного из них. Окружающим он казался безразличным к обучению, избалованным дилетантом, который ничего не принимает всерьез. Таким сложился внешний облик Брюса Уэйна — имидж, который знал остальной мир, хотя он по-прежнему оставался самим собой. В своих чувствах Брюс Уэйн не существовал. Он умер в ту тихую летнюю ночь двадцать шестого июня в Аллее Преступлений. Тот Брюс Уэйн, который был у всех на виду, являлся не более чем маской. А под ней жил другой человек. Человек, одержимый идеей.
Когда он получал знания, необходимые знания, которые помогут в его поисках, он перескакивал на другой предмет. Он изучал законы, методы криминалистики и сокровенные переплетения человеческих мыслей. Он старался приобретать практический опыт, при каждом удобном случае работая шестеркой у подвернувшихся детективов. Он тренировал свое тело с жестоким упорством, проводя многие часы в гимнастическом зале, овладевая техникой медитации, бокса и другими, более тайными стилями боевых искусств. Безжалостно изматывая себя, Брюс перенапрягал мозг, наказывал свои мышцы таким режимом, от которого менее выносливый человек угодил бы в больницу. Его вела одна-единственная, все затмевающая идея, которая зародилась в темную ночь на безлюдной аллее Готэм-Сити.
Далее его пути лежали к святилищу в далеких горах Кореи.
Учитель по имени Кириги, который взял Брюса в ученики, поразился его искренностью и приверженностью делу. Он развил его таланты и возвысил физическое мастерство до того уровня, которого смогут достигнуть только единицы. Благодаря неистощимому терпению и непоколебимому упорству Брюс Уэйн наконец-то достиг своей цели и стал тем человеком, которым мечтал стать.
Он вернулся в Готэм-Сити взрослым мужчиной, сильно изменившись. Но сила, которая вела его все это время, ни на минуту не ослабевала. Брюс думал, что был готов. Но этот вывод оказался преждевременным. Первая попытка выполнить возложенную на себя задачу окончилась полнейшей неудачей. Он поспешил на помощь проститутке, которую избивал ее сутенер. Но они оба напали на него, а потом и другие присоединились к драке. Брюс был ранен и к тому же чуть не угодил за решетку. С грехом пополам он добрался до дома.
Он помнил, как сидел в своем кресле, ощущая дрожь во всем теле. Эта стычка ошеломила его. Он не мог понять: почему… что он сделал не так? Долгие годы подготовки… Неужели все было напрасно? Или он был обречен на провал с самого начала? Неужели он обманывал себя, заставив поверить, что может стать тем, о ком даже боялся мечтать. Он ощущал себя опустошенным, смущенным, брошенным на произвол судьбы. Если бы он только мог понять, в чем он был неправ! Если бы только он осознал смысл произошедшего, смог докопаться до того, что же еще не сделал из должного был сделать? Увидеть хотя бы символ того…
И это произошло.
Брюс встал с кресла и повернулся к окну, пытаясь вспомнить. Да, это было именно то окно. Тогда он услышал глухой удар, треск: что-то влетело сквозь разлетевшееся вдребезги стекло. Что-то черное и зловещее шлепнулось и затрепыхалось у его ног.
Летучая мышь.
И в этот момент он вспомнил. Когда Брюс бил ребенком, он часто играл на территории вокруг Уэйн Манор. Родители предупреждали его, чтобы он не бегал в тех частях поместья, где почва может быть неустойчивой. Но он не особенно задумывался об этом. А однажды, в пылу игры, он неожиданно провалился под землю. Он пролетел сквозь туннель и здорово ударился при падении, даже не мог двинуться некоторое время. Он очутился в каком-то темном, страшном месте, где было холодно и сыро, а со всех сторон доносилось чириканье. Чириканье летучих мышей. Его падение в пещеру всполошило их, и они кружились, сбившись в кучу, вокруг него и били крыльями по лицу. Он закричал… Он и сейчас ощущал тот явный, неподдельный ужас, который охватил его в ту минуту. А когда отец услышал крики и прибежал, чтобы вытащить его на поверхность, он спросил с дрожью в голосе: «Папочка, это был ад?»
Да. Как раз вот сюда шлепнулась в тот день летучая мышь. Он вспомнил, как присел на корточки и склонился над ней. А она пристально смотрела на него умирающими глазами, ее движения становились все слабее, пока совсем не прекратились. А когда жизнь покинула маленькое создание… произошло что-то странное и непостижимое.
Возможно, это было лишь плодом его перевозбужденного воображения, но на секунду, только на секунду, он почувствовал, будто летучая мышь связана каким-то образом с ним. Словно отказавшись от жизни, ее душа перелетела к нему. Он почувствовал стеснение в груди, а потом странный порыв, непонятное ощущение — неожиданное чувство всеобъемлющей ясности и веселья. Подобное ощущение китайские Зен-мастера называют сатори — неожиданное озарение. И в этот момент он догадался, что он упустил.
Это случилось так давно, но он по-прежнему помнил все в мельчайших подробностях, как если бы это произошло только вчера. Он вышел из кабинета и через холл спустился в изысканно обставленную прихожую. Он подошел к дедовским напольным витиевато украшенным часам — ценному антиквариату времен войны за независимость. Инкрустированные жемчугом стрелки застыли на 6:25. Отодвинув защелку, он открыл дверцу часов и передвинул стрелки так, что они замерли на 10:47.
Это то самое время, которое показывали стрелки золотых швейцарских часов отца, которые хранились теперь в бархатней коробочке в верхнем ящике письменного стола. Когда Томас Уэйн упал на тротуар, сраженный пулей убийцы, стекло на часах разбилось и они остановились, навсегда зафиксировав время его смерти. Брюс захлопнул дверцу циферблата и открыл длинную, узкую стеклянную крышку часового механизма. Он просунул руку вовнутрь и дернул за одну из цепей. Послышался тихий щелчок, и часы целиком отодвинулись от стены, открывая чернеющий узкий вход и ведущие вниз ступеньки.
За последние годы он много раз ступал по этим ступеням и сейчас вполне обходился без света. В этой темноте было даже что-то приятное. По мере того как он спускался вниз, температура воздуха падала, а влажность увеличивалась. Звуки его шагов эхом отдавались в узком пассаже, когда деревянные ступени сменились на каменные, высеченные в естественной глыбе скалы, на которой возвышался особняк. Он спустился ниже фундамента здания, и лестничный проход начал постепенно расширяться. Стены вокруг были из неотесанного камня — холодные, серые и шероховатые. Вдалеке он услышал звуки… слабые звуки чириканья. Он спускался, и звуки становились громче. И хотя когда-то они наводили на него ужас, теперь этого не было. Сейчас, когда он узнал и понял этих постоянно злословящих созданий, этот звук стал голосом друзей.