Без души

Болдырева Ольга Михайловна

Ведь Бездна знает, что делать. Умеет изменять людей. Быть может, это подло, но сейчас мне необходим кто-то, то может меня выслушать, ничему не удивляясь. И брат подходил на эту роль лучше прочих.

Мы зашли в мою комнату, брат на несколько минут отлучился за небольшим овальным зеркальцем в ажурной рамке и аккуратно разбил его. Посмотрев на осколки любимого маминого зеркала, оставшегося ей от бабушки, я ничего не сказал.

Люди такие же хрупкие создания… нет, ещё слабее: зеркало, разбиваясь, способно ранить в ответ, но когда разбивают жизнь, человеку слишком сложно заставить себя встать и отомстить. Да, на словах это звучит просто — фильмы так ярко показывают нам ту сторону жизни, когда герой, с минуту повздыхав над телом любимой женщины,

поднимается и идет вершить суд над убийцами. Слишком просто. Те, кто это придумывали — никого не теряли. А я знаю другую сторону, когда кажется, что мстить уже незачем… И нужно время. Много времени, пока раз за разом пытаешься подняться на ноги, собрать себя по осколкам, чтобы хоть немного склеить свою личность, понять, что всё равно дышишь, мыслишь: пусть любимых людей уже давно нет. Пока наконец-то не осознаешь — да, это правда: ты больше не услышишь смех дочери, она не протянет к тебе свои маленькие ручки, не вырастет, жена не обнимет тебя, ты не сможешь увидеть даже могилы своих родителей… ты — никто. И ничего не сможешь вернуть. И когда ты понимаешь это, так просто сказать: и что? Всё равно отомщу.

У меня было время. Не хочу ничего возвращать, мне это не нужно. Я уже не смогу быть примерным семьянином и отцом, мне не нужна старость с поскрипывающим креслом — качалкой и пледом в окружении играющих внуков и любящих детей. Только смерть тех, кто сделал из меня бездушное чудовище.

Всё.

Как давно я не медитировал. Помню эту незабываемую легкость и ощущение полной свободы. Я устроился на полу в позе лотоса и осторожно позвал Бездну. Нам надо о многом поговорить…

Алеша с удивлением смотрел, как меня окутала серая дымка, приподнимая над полом сантиметров на двадцать. Постепенно она оплела меня плотным коконом. Покой… как я давно мечтал об этом. Глаза медленно закрылись, и я погрузился в Бездну — обжигающее холодное Ничто.

А ведь некогда я не принимал её…

— И теперь жалеешь об этом… — тихое, еле слышное шипение раздалось внутри пустого сознания.

— Нет, ты же знаешь, что я не могу сожалеть. И если бы мог — не стал.

Бездна ласково улыбнулась.

— Слова. Только слова. Впрочем, ты знаешь, что от меня нельзя ничего скрыть. И не пытаешься — это похвально. Но я всё равно накажу тебя за дерзость! Ты хотел поговорить? В следующий раз, а пока — смотри!

Когда — то

…Тишина ночи и легкий, еле слышный шелест не успевшей опасть листвы, в которой запутался сонный ветер. Хрупкая женщина, закутанная в плащ, пытается как можно быстрее преодолеть отрезок пути, пролегающий через опустевший, покрытый мраком дворцовый парк. Тусклое мигание магических фонарей, кажется, сводит с ума. Последняя аллея. Осталось совсем немного, нужно только свернуть вон у того дуба, что бы срезать. Ах! — лучше бы она попыталась прокрасться по самому дворцу! Женщина пугливо оборачивается на тревожно мигающий фонарь. Надо лишь положить найденные документы на стол, и все будет хорошо.

Марис справедлив, он сможет помочь.

На пути появляется человек. Она испуганно отступает и свет одной из ламп на секунду освещает лицо ночной гостьи парка. Ирэн… Женщина отводит от лица спутанные пряди, пытается разглядеть преградившего ей дорогу человека и отшатывается назад.

— Далик… — обреченный выдох обращается морозным облачком, — это ты. Знаешь, я почти не удивлена.

— Прости, что испугал тебя.

Насмешливый низкий голос тревожит ночную птицу и та с пронзительным криком срывается с ветки и уносится в черное небо. Мужчина растягивает гласные буквы, медленно смакуя каждое слово. Кажется, что человек говорит давно отрепетированную и очень любимую речь.

— Ты ведь нашла, что искала? И теперь… как это низко: пытаться подставить собственного брата. Не находишь, что ты не справедлива ко мне?

— Откуда ты… Несправедлива?! — терять больше нечего, она срывается на хрип. Закашливается. — Ты монстр,

а не мой брат. Мой брат мертв! Нет, я не отдам тебе документы! Это ты несправедливо его туда посадил!

— Не спорю. Увы, сестренка, — человек с удовольствием выделяет это слово, — справедливости сейчас нигде нет. Впрочем, документы мне не нужны. Как и ты. Прощай.

Небольшой импульс. Она падает практически без звука. Палые листья заглушают удар тела о брусчатку мостовой. Далик быстро обыскивает ее, вынимая из карманов уменьшенные заклинанием листья бумаги. На секунду капюшон спадает и выглянувшая из-за плотных дождевых облаков одна из лун очерчивает мертвым белым светом изменившееся до неузнаваемости лицо мужчины. Он резко скрывает его и всаживает в уже оставленное жизнью тело нож.

— Знаешь ли, — обращается он к миниатюрной женщине с искореженным предсмертной мукой лицом, заглядывая в застывшие глаза, — так надежнее.

Он неспешно удаляется, не оборачиваясь на тело сестры.

Глава 1.4

Не вернулся…

Я забываю адреса…

И те, кто где-то ждут упрямо

Письма иль строчки телеграммы,

Уже не верят в чудеса.

Андрей Белянин

Сейчас:

В замке осторожно повернулся ключ, жалобно скрипнула дверь. Я замер, не донеся вилку до рта, и заботливо подцепленный кусочек котлеты упал обратно на тарелку. Леша дёрнулся и, чтобы заглушить волнение, начал стремительно уничтожать свою порцию. В прихожей щелкнул включатель, зажегся свет и раздались быстрые шаги.

— Ох… мальчишки, ну и напугали вы нас! — мама нежно потрепала меня по голове и повернулась к Леше, — что разбили? Как самочувствие? Ужин приготовил, молодец, но за то, что не уследил ещё…

— Всё в порядке. Не нужно его ругать, — сказал это так тихо, как только смог, и быстро опустил взгляд в тарелку. Но шёпот прозвучал на кухне куда громче, чем я предполагал.

Брат испуганно втянул голову в плечи и отодвинулся на другой конец стола. На кухне воцарилась тишина, не предвещающая ничего хорошего. Вообще ничего не предвещающая, ничем не наполненная тишина, совершенно обычная и известная всем людям. Сквозь неё просачивались уличный шум, тиканье часов, смешное потрескивание подгорающих на сковородке и плюющихся оливковым маслом котлет. Подождав несколько мгновений, я всё же поднял взгляд на маму. В её глазах застыла отчаянная надежда. Словно со стороны я видел, как она мечтала, как представляла себе, что я прихожу в себя, какими изумительно — волшебными были её сны, в которых я говорил ей: "Привет! Я вернулся…". И как обидно было просыпаться. И сейчас она панически боялась, что вот — вот мерзко зазвенит будильник, ей придётся открыть глаза, и всё останется по — старому.

— Игорь… — позвала отца, — Игорь! — закричала она, и словно стесняясь своего голоса, поспешно зажала себе рот ладонью.

В прихожей со звоном упали ключи, и на кухню ворвался не на шутку испуганный папа. Он остановился в дверях, переводя взгляд с мамы на меня и на Лешу.

— Что?

— Серёжа… он…

Я кашлянул и, переглянувшись с Лешей, который напряженно ждал моего выступления, встав со стула, поднял голову.

— Мама, папа, здравствуйте. Я… вернулся.

Как же было сложно произнести эти слова — почти невыносимо, уже потому, что сердце так и не сжалось. Я знал, что именно так всё и случится, что ничего не вернётся. Мне мало воспоминаний о чувствах. Кажется, я вспомнил, как это называется — фантомные боли. Души уже нет, но мне всё время мерещится, что она болит. Как кому-то мерещится, что у него спустя годы ноет ампутированная рука, как он шевелит пальцами. Так реально и правильно, словно она просто стала невидимой.