Без единого свидетеля
Шрифт:
Линли не знал, чего ожидать, когда показывал удостоверение у ворот и шагал по тропе к специалистам. Телефонный звонок, который призвал его сюда, сообщил о «возможном серийном убийстве», и поэтому Линли, приближаясь к сцене преступления, собирал мужество в кулак, готовился к чему-то отвратительному: выпотрошенные внутренности в духе Джека-Потрошителя, обезглавленное или расчлененное тело. Пробираясь среди полицейских к надгробной плите, он ожидал, что ему предстоит тягостное зрелище. Но ему и в голову не приходило, что зрелище может оказаться жутким.
Именно таким было тело, открывшееся наконец его взгляду: жутким. На Линли подобное впечатление обычно производили ритуальные убийства. То, что это преступление было ритуалом, не вызывало у него сомнений с первой же секунды.
Его догадка подтверждалась прежде всего положением тела — его уложили как статую на надгробном памятнике. А еще был символ, нарисованный кровью на лбу жертвы: неровный круг, пересеченный двумя линиями, каждая из которых сверху и снизу тоже была перечеркнута. Мысль Линли о ритуале подкрепляла и странная набедренная повязка: кусок ткани, обшитый кружевами, был подоткнут вокруг гениталий словно любящей рукой.
Линли натянул латексные перчатки и подошел к надгробию, чтобы поближе разглядеть тело; он заметил и другие доказательства того, что здесь был совершен своеобразный обряд.
— Что у вас? — спросил он, обращаясь к патологоанатому, который уже собирался уходить и стягивал, палец за пальцем, перчатки.
— Время — около двух часов ночи или около того, — последовал краткий ответ. — Удушение, судя по всему. Все резаные раны на теле произведены после смерти. Самый длинный надрез сделан одним движением, без колебаний. Затем… видите вот это расширение? У самой грудины. Похоже, наш хирург сунул туда руки и раздвинул края надреза, как это делают знахари на островах. Мы узнаем, все ли внутренние органы на месте, только когда вскроем тело. Но пока на это не похоже.
Линли обратил внимание, что патологоанатом сделал ударение на слове «внутренние», и быстро оглядел сложенные руки жертвы и ее ноги. Все конечности и пальцы на месте.
— А что касается внешних органов? — спросил он. — Не хватает чего-нибудь?
— Нет пупка. Он вырезан ножом. Взгляните.
— Господи Иисусе!
— Да. Тот еще подарочек достался нашей Опал.
Опал оказалась седовласой женщиной в пушистых красных наушниках и варежках того же цвета. Она отделилась от группы констеблей, увлеченных какой-то дискуссией, и широким шагом приблизилась к Линли. Представилась как старший инспектор Опал Тауэрс из участка на Теобальдс-роуд, на территории которого они сейчас все находились. Когда она бросила первый взгляд на тело, пояснила она Линли, то сразу сказала, что они имеют дело с убийцей, который «определенно может стать серийным». Не обладая полной информацией, она тогда ошибочно заключила, что мальчик на могильной плите был первой жертвой преступника, которого они быстро найдут и поймают, прежде чем он успеет нанести следующий дар.
— Но потом констебль Хартелл, — кивнула она на круглолицего полицейского, который судорожно жевал резинку и наблюдал за начальством с видом человека, ожидающего серьезный разнос, — вспомнил, что он уже видел похожее убийство в районе Тауэр-Хамлетс, когда работал в участке на Брик-лейн. — Я позвонила его бывшему шефу, и мы поболтали. Похоже, в обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же убийцей.
Беседуя с Опал Тауэрс в то утро, Линли не спросил, почему она позвонила в полицию Большого Лондона. До тех пор пока он не поговорил с Хильером, он не знал, что были и другие жертвы. Он также не знал, что трое убитых мальчиков принадлежали к национальным меньшинствам. И он не знал, что ни один из этих подростков еще не был опознан полицией. Все это позже сообщил ему Хильер. А тогда, в Сент-Джордж-гарденс, он просто пришел к заключению, что потребуется привлечь больше сил и что придется координировать работу двух участков в разных концах города. Улица Брик-лейн в районе Тауэр-Хамлетс являлась центром бангладешского сообщества и еще сохраняла часть выходцев из Вест-Индии, которые раньше составляли большинство местного населения, а Сент-Панкрас, посреди которого зеленел оазис парка Сент-Джордж-гарденс в плотном кольце внушительных зданий эпохи короля Джорджа, был исключительно монохромным, причем этот цвет был белым.
— Участок на Брик-лейн добился каких-нибудь результатов в расследовании? — спросил Линли у старшего инспектора Тауэрс.
Она покачала головой и посмотрела в сторону кованых ворот, куда несколькими минутами ранее вошел Линли. Он проследил за ее взглядом и увидел, что там начали собираться представители прессы и новостных агентств, вооруженные блокнотами, микрофонами и диктофонами, а операторы выгружали видеоаппаратуру из фургонов. Офицер пресс-службы пытался собрать всех в одну группу.
— Если верить Хартеллу, на Брик-лейн никто палец о палец не ударил, потому он и захотел уйти оттуда. Говорит, что там это нормальное явление. Понятно, что или он мечтает вонзить топор в репутацию бывшего шефа, или эти ребята действительно спят за рулем. Так или иначе, придется разбираться. — Тауэрс сгорбилась и засунула руки в варежках глубоко в карманы долгополой куртки. Она снова глянула на толпу репортеров. — Если им удастся разнюхать, что к чему, они такое нам устроят… Я решила, что на всякий случай тут нужно поставить по полицейскому на каждый квадратный дюйм.
Линли с возрастающим интересом взглянул на старшего инспектора. Тауэрс определенно не была похожа на любительницу политических игр, однако, вне всякого сомнения, соображала быстро. Тем не менее он счел нелишним уточнить:
— Так вы поверили в то, что утверждает констебль Хартелл?
— Сначала не верила, — призналась она. — Но он довольно быстро переубедил меня.
— Как?
— Не успел он как следует рассмотреть тело, как отозвал меня в сторону и спросил о ладонях.
— О ладонях? А что с ладонями?
Она бросила на него быстрый взгляд:
— Так вы еще не видели? Пойдемте со мной, суперинтендант.
Глава 2
На следующее утро Линли встал рано, но оказалось, что жена поднялась еще раньше. Он нашел ее в комнате, которую они уже привыкли называть детской, — там задавали тон желтые, белые и зеленые цвета, а мебель пока ограничивалась кроваткой и пеленальным столиком; вырезанные из журналов и каталогов фотографии обозначали места для остальных предметов обстановки: здесь кресло-качалка, полка для игрушек там, а у окна комод (правда, комод ежедневно переезжал из точки А в точку Б, потому что в первом триместре беременности Хелен отличалась особым непостоянством во всем, что касалось комнатки их будущего сына).
Она стояла у пеленального столика и разминала руками поясницу. Линли подошел к ней, отвел прядь ее волос, открывая щеку для поцелуя. Она прильнула к нему.
— Ты знаешь, Томми, — сказала Хелен, — я и не подозревала, что ожидание материнства может стать таким политическим мероприятием.
— А оно политическое?
Она махнула рукой на столик. Линли бросились в глаза остатки упаковки, по-видимому от посылки, полученной ими вчера. Хелен открыла ее и разложила на столике содержимое — белоснежный наряд для крещения: платье, накидка, шапочка и ботиночки. Рядышком лежал еще один крестильный наряд — опять платье, накидка и шапочка. Линли подтянул к себе почтовую бумагу, на которой был написан обратный адрес.