Без игры
Шрифт:
— Ночь на дворе. Ты посмотри! Еще босиком собралась!
— Нет, нет, — торопливо успокоила Галя, ей хотелось только уйти, как-нибудь поскорее отделаться. — Я сейчас надену.
Быстро присела на табуретку, взялась было обуваться, но пальто у нее в руках мешало, одна пола сползла с колен и совсем накрыла ей ноги.
Она встала, позабыв застегнуть молнию на сапожке, поискала глазами, куда бы отложить пальто, и, наконец сообразив, кое-как надела его в рукава.
— Ты нас всех замучила... Куда ты опять собралась? Зачем ты туда ходишь? Ответь мне. Я Косте мать. Мне легче, чем тебе, ты воображаешь? А что толку на морозе
— Нету цели, — с трудом выговорила Галя. — Я так.
— Когда же это кончится... На лекции ты не ходишь, не ешь. Чем это должно кончиться? Какой конец этому будет?
— Всему на свете бывает конец, — безучастно выговорила чужие слова Галя, просто чтоб ответить что-нибудь.
— Не евши я тебя из дому не выпущу.
— Вы меня не задерживайте, пожалуйста, потому что...
Тамара Григорьевна молча зажгла газ, достала из холодильника бутылку молока, вылила его в кастрюлечку, отрезала большой ломоть серого хлеба и намазала его маслом. Вылила согревшееся молоко в большую чашку и со стуком поставила ее на стол.
— Вот. Выпей, тогда можешь, что хочешь.
— Большое спасибо, — сказала Галя, нехотя отхлебнула и машинально стала пить.
— И хлеб.
Галя откусила и стала медленно и старательно жевать. Улучив минуту, она нагнулась над столом, мгновенно сложила пополам кусок хлеба, скомкала в кулаке и незаметно сунула его с карман пальто.
— Не мучай себя, не ходи!.. Ну что делать... ну, опомнись. Ну, детка, что же делать, не ходи. О, хоссподи...
Выйдя на улицу, Галя выплюнула из пересохшего рта то, что долго безуспешно жевала, и из кармана выбросила в урну смятый хлеб.
До таксомоторного парка было довольно далеко — шесть остановок троллейбусом, но она пошла пешком, чтоб не прийти слишком рано.
Задолго до того часа, когда машины ночной смены, одна за другой, начинали возвращаться в гараж, она ходила от угла до угла, мимо закрытого кинотеатра, вокруг маленького сквера.
Иногда она останавливалась и провожала глазами машину, въезжавшую в ворота, и опять продолжала прохаживаться от угла до угла.
Поближе она подошла только тогда, когда через проходную стали поодиночке и по двое, по трое выходить водители такси, окончившие работу. Стараясь держаться не на виду, она пытливо и быстро оглядывала лица всех выходивших, мучительно пытаясь угадать то, что ей было нужно.
Множество лиц она проверила острым, настороженным взглядом. Лица были обыкновенные, разные, будничные, во всяком случае не потрясенные, не взволнованные... нет, нет, ничего не случилось сегодня. Все было спокойно. Ведь все они успели поговорить друг с другом, обменяться новостями. Все знали все, что случилось или не случилось за ночь...
Теперь ей нужно было дождаться кого-нибудь из знакомых диспетчеров, узнать, все ли машины до одной вернулись на базу (как говорили в войну про самолеты).
Когда однажды на линии случилась авария, она, не сходя с места, прождала целое утро, пока не притащили на буксире поврежденную машину. И ушла, только своими глазами убедившись, что водитель сам сидит за рулем, живой. И злой как черт.
— И все она ходит и ходит! Ну что ты с ней поделаешь.
— Где ты видишь? С ума сошла! Уж она не мужа ли ждет?
— Да вон, стоит... кто его знает чего? Подойдем, поздороваемся... Галя, смотри, тебя снегом
Старый таксист Морокин снял с руки перчатку и аккуратно обмахнул ею снег с узкого мехового воротничка ее пальто.
— Ты иди домой, Галя, простынешь. Все в порядке, все вернулись.
— А разве вы можете знать?.. Нет, теперь уж недолго. Сегодня Ермолаева дежурит?
— Она вчера дежурила.
— Да? Вот видите... а я думала, что вчера это сегодня. Путаюсь иногда.
Не договорив, она повернулась и медленно пошла навстречу ветру, не замечая снега, садившегося ей на лицо.
Первое время ее пробовали уговаривать опомниться, даже уводили до остановки троллейбуса, она никогда не спорила, даже благодарила, чтоб отделаться, и неизменно возвращалась обратно на свое место. Потом привыкли к тому, что она все прохаживается и всматривается в лица, здоровались с ней, нерешительно советовали хоть не задерживаться слишком долго, потому что нынче морозно.
Три недели прошло, пошла четвертая, а она не пропустила ни одного утра. И все эти ранние, мутные утра были похожи одно на другое. Она опять, дойдя до угла, тревожно быстро поворачивалась, уже в страхе, что упустила что-то, что произошло у нее за спиной в эту секунду И опять ходила, ходила...
Водителей было очень много, и, конечно, не все ее знали, и многие из тех, кто проходили мимо, даже и не замечали ее вовсе.
Два молодых парня выскочили из проходной первыми, видно, спешили куда-то. Вприпрыжку от мороза, они бежали к остановке троллейбуса, живо о чем-то переговариваясь. Они пробежали мимо, а Галя остановилась на месте, все еще продолжая видеть их лица перед собой, рассматривала их, стараясь понять, что в них было такого странного? Мальчишки, дураки, им все нипочем. Все новые и новые лица проходили перед ней, молодые и немолодые, мужские и женские, усталые и свежие, угрюмые и веселые, и на всех них ей видно было что-то новое, тревожное. Она видела то, чего другие могли бы и не заметить. На нее надвигался, сжимал ее страх. Что-то опять все-таки произошло, случилось. Она вдруг поняла, что именно этого-то она и ждала с ужасом, ради этого каждое утро и ходила... Значит, опять это случилось! Ее уже бил озноб, но она этого не замечала, ей хотелось убежать, чтоб ничего не узнать, но она не далась бы, если б ее попробовали силой увести отсюда. Вся ее пронзительная наблюдательность ее покинула. Она отупела до того, что не сразу почувствовала, а потом поняла, что ее трясет за плечи Кира Калачева, знакомая, лучший водитель такси. Лицо у нее грубое, глазки смотрят сердито. До чего маленькие черные глазки... наверное, у нее потому, что на лице больше места не осталось от щек. Пухлые, нет, совсем не пухлые, они крепкие, как яблоки, только занимают очень много места на лице. Она что-то все время говорит. Кажется, уговаривает, как все ее всегда уговаривали.
— Ну, пошли, пошли... Пойдем! — нетерпеливо долбила Калачева и опять потрясла ее за плечи.
— Нет, я подожду, мне надо...
— Галька, ты опомнишься или нет? Я тебя, ей-богу, стукну. Пошли, тебе говорят. Очухайся. Чего это с тобой!
— Они что-то знают, — потихоньку, косясь на прохожих, шепнула Галя. — Опять кого-то? Да?
— Галусенька, ты меня слышишь? Тогда слушай: их взяли! Убийц! Убийц поймали... Которые Костю и другого убили. Взяли их. Больше их не будет. Поняла?