Без лица
Шрифт:
– Переродить бы тебе, - сказал леший и принялся расчёсывать себя с новой силой, пытаясь подколдовывать, - хуже не будет. Да, переродить надобно.
– А это уж как ляжем....
– пробормотала, засыпая, лешица. Пока сон держал её, Шурик сделал, что сам хотел, что все хотели и ей тут же приснилось то невообразимое, которое предстояло выносить. Спала она долго, не один день -
И снова в самом воздухе повисло новое её состояние. Шурик тем временем повернул к стене все зеркала в доме, продолжая зачем-то разукрашивать лицо (на ощупь). Больше всего удавались ему чёртик на лбу и трёхногая птица на левой щеке. А маленький Лёшенька никак не мог наглядеться на свои ручки-ножки. Леший же всё чесался и чесался, перебирая по волосику огромную бороду. Одна Hатка пребывала в своей тишине - с хитрым видом ковыряла побелку, под которой обнаруживались то стоянки жуков, то детские каракули, то тайнички с заговоренным мхом, без колдовства превратившимся в вату. Лишь изредка находила на Hатку задумчивость и тогда она доставала любимое зеркало и расписывала себе груди шуриковыми красками. Она уже давно никого не стеснялась - говорила: "то же мне, дела - братец, малец, да двое леших". Так и ходила - в одной длинной потёртой юбке с голыми разрисованными во всякую жуть грудями.
Лешица смирно носила. Что-то пугающее... Сезоны замерли и решили пока не сменяться. Шурик тем временем окончательно невзлюбил лицо и всё чаще стал замазывать его тестом, а когда застывало - наводил такую красоту, что птицы, едва c"($%", падали замертво. Всё ждал - что вырвется на этот раз из милой лещицы, из её посторонней утробы. "Да, хуже не будет", бормотал, собирая птичьи тельца в корзинку, словно грузди. Твари, дрожавшие в то время по кустам, горько плакали, а кое-кто - молился, по-человечьи, потому как ясно было, что очень скоро звери не будут зверями, а люди - людьми.
Hа удивление всем у лешицы выросло брюхо. Внутри некто скрёбся и крутился, как если бы она была женщиной или проглотила большую живую рыбу и та поселилась внутри.
Леший недобро косился на шевеление - не положено его сестрёнкам детей от мужчин рожать, не к добру это. Однако - хоть добрый знак, хоть злой само не рассосётся, а значит надо ждать.
Сезоны так и не сменились, птицы повымерли, зверьё посходило со своего лесного ума. Даже черви отличились - стали в полнолунье вылезать из земли и питаться небесным светом - простые, земляные, наедались быстро, а трупные не прятались до самого утра, забывая как следует грызть покойников. Вот после такой-то червивой ночи лешица и разродилась. Шурика дома не была - за совиными тельцами ходил. Вернувшись, сразу помчался к жене - из комнаты доносилось шипение.
Всё кроватное тряпьё было изодрано в мелкие лоскутки и пересыпано пеплом. Шурик бросился искать свою милую лешицу и младенца, но их нигде не было...
– А мама ушла, - раздалось из-за шкафа. Заглянув, Шурик обнаружил там крошечную девушку в ярко красном платьице, с заметной грудкой. Схватившись за лицо, Шурик почувствовал, как плавятся рот с носом и все его самые любимые рисунки по очереди оживают, выступая на мягком лице.
– Ты прекрасен!
– пискнула новорождённая, - когда умрёшь, станешь мне мужем, - а про маму больше и думать не смей - позвали её, не век же ей тебя спасать, да и века-то у вас с ней разные. Ей-то ещё бездну времени туман мерить, а ты давай, ко свадьбе уже готовься.
Шурик, обомлев, стал прихохатывать и озираться - мир плыл, как его лицо, всё менялось и исходило рисунками.
Только девичье личико весело у него на виду и улыбалось.
Шурик нырнул к ней, хотя и тела-то у него уже не было.
Вокруг образовалась темнота - настоящая, живая, в которой бродили лешие и лешицы. Стало ясно (кусочком земного умы он это ещё понимал) супружница его выродила нечто совсем без названия и мир превратился в то, что она и носила в круглом своём брюшке.
С диким криком, радостный и счастливый, Шурик опрокинул лицо в темноту.
02.04.2003-28.04.2003