Без права на ошибку

Вязовский Алексей

Мундир я надел тот, в котором вчера приехал, с наградами, новый, наглаженный. Сапоги, конечно, поменять бы, но где же сейчас те, разношенные по ноге? Небось, какой-нибудь боец радуется приобретению. А мне только прихрамывать, пока нога форму сапога не примет.

Адрес я запомнил. Лиговка, сто сорок один, у Обводного канала. Где воду черпали из проруби и рыбу ловить пытались. Туда и поехали. И только когда мы уже были почти на месте, я сообразил, что номер квартиры не спросил. Ничего, это просто решается. Вон, милиционер на перекрестке стоит. Он и расскажет, что к чему.

Тощий,

с прозрачной кожей, постовой Рыбаков показал нам, где находится жилконтора. А дальше всё просто. Полковнику, у которого вся грудь в орденах, трудно отказать в такой пустяковой просьбе. Добрая женщина даже вызвалась проводить нас до места. Постоянно забегая вперед, она торопливо докладывала, как они тут всю блокаду работали – проверяли жильцов, выдавали карточки, опечатывали квартиры и чем-то еще занимались. Наверное, подумала, что я представляю какую-то комиссию.

Вокруг разруха, конечно. Окна выбиты, стены в следах от осколков, на асфальте воронки, кое-как присыпанные, из каких-то квартир вверх тянутся следы копоти от пожаров. И ни одного деревца нигде. Я даже попытался вспомнить. Нет, не видел. Наверное, на дрова порубили всё.

Я задумался и даже не заметил, как мы вошли в подъезд.

– Вот она, двадцать седьмая квартира… Ефремова Софья Николаевна с дочерью, Ниной Викторовной, значит, – сказала представительница жилконторы, стараясь не очень коситься на Дробязгина, державшего вещмешок, довольно сильно пахнущий колбасой.

Надо будет и ей продуктов дать. Да тут хоть по сторонам не смотри, хочется последнее с себя снять и отдать.

– Звоните, – сказал я.

– Так электричество не дали еще, – пожаловалась дама и забарабанила в дверь. – Ефремова! Софья Николаевна! Откройте! Пришли к вам!

Примерно через минуту в квартире раздались шаркающие звуки, будто кто-то шел по полу в лыжах, и дверь приоткрылась. В щелочку, ограниченную натянутой цепочкой, высунулась часть лица моей бывшей будущей тещи.

– Что случилось?

– Вот, к вам, – жилконторщица показала на нас, вновь остановив взгляд на Дробязгине и его драгоценном мешке.

– Вы? – удивилась Софья Николаевна. – Как?..

– Так вы же сами адрес сказали, – объяснил я ей причину вторжения. – Впустите?

– Ой, конечно, как невежливо вышло, – забормотала она, захлопнула дверь, загремела цепочкой и открыла ее настежь, да так резко, что ей пришлось просеменить вслед пару маленьких шажочков. – Заходите, конечно. И вы, товарищ, – кивнула она нашей провожатой, – тоже заходите. Милости просим.

Квартира оказалась почти пустой. Ни стола, ни даже табуреток или каких-нибудь шкафов. Наверняка всё сгорело вон в той кособокой буржуйке. Ничего, главное – живы остались. Барахло наживется как-нибудь.

– Вот, сюда садитесь, – показала Софья Николаевна на кровать, выжившую только по той причине, что железо не горит.

Что-то хозяйку беспокоило, но она играла гостеприимство, пытаясь поставить чайник на спиртовку.

– Дробязгин, давай, – просигналил я начало праздника, и ординарец начал развязывать вещмешок.

– Ой, спасибо, – всплеснула руками теща. – Жаль, что Ниночка…

–

Что с ней? – перебил я хозяйку.

– Приболела… Температура… Вот… – и она махнула рукой куда-то в сторону дальней комнаты.

Я не стал слушать и почти побежал туда.

Нина была… странно, я бы не узнал ее. Моложе, черты лица изменены, наверное, из-за того, что отощала. Вот глаза были ее, такие же. Я почувствовал, как ноги подкашиваются. А я ведь не верил, что встречу ее. Только она не знает меня, я для нее – довольно-таки в возрасте чужой дядька.

Ого, да у нее жар! Как я не заметил сразу? И дышит как паровоз, тяжело, с хрипами. Что ж ты, теща дорогая, бегала вокруг нас кругами? Сказать не могла?

– Дробязгин, ко мне! – крикнул я в коридор.

– Да, тащ полковник?

– Давай, девушку вот эту… срочно в охапку, и везите в больницу. Ближайшую. Там… я не знаю, проси, угрожай, что хочешь делай, но чтобы ее немедленно положили и начали лечить. Лучшие врачи. Понял?

– Понял, тащ полковник. Не беспокойтесь, всё сделаем!

Дробязгин побежал за водителем, они принесли какое-то одеяло, завернули в него Нину и потащили в машину.

– А я? Как я? – засуетилась Софья Николаевна.

– Здесь будьте. Отвезут, вернутся и скажут, где она. Почему сразу не сказали?

Я опустился на край кровати. А я с какой радости здесь остался? Не поехал в больницу? Не знаю. Что-то остановило. Может, мозг проснулся наконец-то? Потому что сейчас в горячке я мог бы чего-то натворить. И что дальше? Незнакомые мне люди, я их фактически вижу впервые. Ладно, поддался порыву, отвез продукты. Бывает. Отправил ординарца в больницу. Тоже случается. Да не знаю я, почему так поступил. Последствия контузии.

А дамочка из жилконторы так и сидела возле мешка, из которого Дед Мороз еще не достал подарки. Я подошел, вытащил завернутый в бумагу кусок колбасы и банку тушенки.

– Вот, возьмите. Куда они девушку повезти могли?

– В Гааза [1] , наверное, тут недалеко… Спасибо за продукты.

Она прижала добычу к груди и, держась поближе к стенке, почему-то обошла меня, будто боялась, что я передумаю и отберу всё назад.

– Спасибо, товарищ военный, – это теща моя решила дать знать о себе.

1

Областная больница им Ф. П. Гааза.

– Вы возьмите, это всё вам, – подвинул я вещмешок. – Пойду я, наверное. Приедет ординарец, скажите – я сам вернусь, чтобы не переживал. Пройдусь. Никогда не был в Ленинграде.

Мне в этой квартире оставаться не хотелось ни секунды. Я встал и пошел к входной двери, которую никто не закрыл.

– Может, останетесь? Я сейчас чаю… – сказала Софья Николаевна.

– Нет. Не надо. Вы самое главное запомните… – я схватил ее за плечи. – Никогда, ни при каких условиях, ни за что! Запомните! Ни за какие коврижки! Не пускайте ее на Украину! Костьми лягте, но не пускайте! Беда там с ней будет. Большая беда.