Без права на слабость
Шрифт:
Воспоминания, которые заставила вспыхнуть в голове эта картинка, злят и одновременно кружат голову открытием, что мне вдруг стало недостаточно обычного общения. Губы просят тепла его кожи, тело – его прикосновений. И только мозг отказывается понимать, как можно было до такого докатиться. В вопросе наших с Бедой взаимоотношений логика по обыкновению берёт таймаут. Кто б знал, как я жалею о проявленной слабости. Зверски просто! Не стоило поддаваться искушению, сейчас бы на одну проблему было меньше.
В девять, устав бесцельно слоняться по комнате, с небывалым воодушевлением играю на скрипке. Де-юре – дабы порадовать отца, де-факто – в
Ближе к десяти мне надоедает слушать, как капли дождя с нарастающей силой бьют в окна в поразительном созвучии с моим тающим терпением и, задвинув гордость подальше – примерно туда, где всё чаще загорает моё здравомыслие – отважно поднимаюсь на мансарду.
– Прости, дружок, охранник ты так себе, – показываю язык нарисованному черепу, не в силах больше сопротивляться потребности увидеть своего драгоценного тренера. Я ведь могу поинтересоваться, чем в непогоду заменяют пробежку? Исключительно в познавательных целях, ага.
В утреннем освещении его комнатка выглядит ещё меньше, чем казалась позапрошлой ночью. Внутри минимум мебели: сложенный диван, тумбочка, низкий шкаф и посередине коврик, на котором Тимур в настоящий момент отжимается стоя на руках. В одних джинсах. По телу тут же пробегает волна приятного покалывания. С ума можно сойти.
На удивление вид влажных дорожек, стекающихся к напряжённым плечам не вызывает во мне брезгливости, но то, что я испытываю, радует ещё меньше, потому что в голове вместо мыслей грохочет кровоток, раскаляя воздух пропорционально зачастившему пульсу.
При звуке щёлкнувшей за моей спиной двери Тимур сразу спрыгивает на ноги, и я не успеваю отвести взгляд на что-нибудь менее волнующее. А теперь не стану ещё и из принципа. Хуже чем обнаружить своё неравнодушие только нелепые попытки его отрицать или, того унизительнее, начать оправдываться.
Игнорируя жар в кончиках ушей, я задираю подбородок, прямо отвечая на дерзкий взгляд, в котором поровну намешаны стёб и удивление.
– А я только было смирился что это мне не хватит силы воли оставить тебя в покое. Кстати, зачётный прикид.
Похоже, не меня одну сегодня пробило на искренность, – усмехаюсь про себя, нервно пряча руки в карманах рубашки его любимого красного цвета.
– Как видишь, хватило. Поздравляю.
– Не с чем, – качает он головой и, беспокойно кусая губы, меряет тяжёлыми шагами комнату. – Ты меня опередила от силы минут на десять. Примерно столько времени занял бы душ. Затем благоухающий и неотразимый, я бы всё равно вломился к тебе в спальню, чтобы под каким-нибудь левым предлогом навязать свою компанию.
– Зачем?
– Разве не очевидно?
– Я не хочу ошибиться.
Как ни крути, а слова, произнесённые вслух надёжнее домыслов.
– Хорошо, объясню на пальцах, – Тимур застывает в шаге от меня, глядя в моё лицо, примерно как смертник на детонатор. – Ты мне нравишься. Как девушка. Довольна?
– Не уверенна, – сознаюсь, непроизвольно отступая под напором его решительных шагов. – Если помнишь, у меня есть миллион оснований держаться от тебя подальше.
– Вот и я не восторге, – хриплые интонации в его голосе вызывают тянущий спазм внизу живота, укрепляя мои сомнения в принятом решении. Не стоило сюда приходить, такие игры мне пока не по зубам. – Ты меня
– Не в восторге, значит… Видишь, какое совпадение. Теперь бы разобраться, что нам с этим делать, – говорю еле слышно, прижимаясь спиной к стене, и заворожено смотрю, как под густым веером его ресниц с выгоревшими на солнце кончиками ширится нехороший мрак.
Что-то я сильно сомневаюсь, что ответ мне понравится.
– Раз сопротивляться не получается то есть один проверенный способ. Не хмурься, детка, он довольно приятный. Нам нужно переспать, – с этими словами Тимур впивается взглядом в верхнюю пуговицу моей рубашки и на фоне тлеющего в серых глазах голода меня посещает смутное опасение, что он всерьёз намерен приступить к делу прямо сейчас. Сердцебиение гулко ухает в висках, разносясь гудением по всему телу, а Беда, поставив руки по обе стороны от моей головы, вкрадчиво продолжает: – Возможно, даже несколько раз. Если верить статистике это дело довольно быстро гасит взаимный интерес.
Я отчётливо чувствую, как дёргается моё веко, пока мысли судорожно перебирают всё возможные значения слова «переспать». Нет, ошибки быть не может – он имеет в виду именно то, о чём я первым делом подумала. Но разве о подобном говорят так пренебрежительно и прямо? Вдобавок Тимур настолько бесцеремонно сокращает расстояние между нашими лицами, будто реально не сомневается, что стоит только поманить и я упаду ему в руки как переспелая груша. После всего-то! Ага, дружок, закатай губу.
– Нет! – близость разгорячённого, терпко пахнущего чем-то безумно волнующим тела одновременно смущает и злит, заставляя стыдиться своих желаний, стыдиться того, что хочу почувствовать его ближе, так как никогда никого не хотела до этого. – Ты только вчера сокрушался по поводу моей свадьбы. Быстро ж твоя совесть заткнулась.
– Моя совесть уже давно калека, – глухо выдыхает он, прижимаясь лбом к моему лбу. – Я о твоей заботился, дурочка. Как-то не сразу, знаешь ли, вспомнил, что ничего о ней не знаю. Не хочешь просветить будущего братишку о своём отношении, например… к семейным ценностям? Чисто теоретически, для тебя приемлемо наставить рога своему жениху? Или нет, лучше ответь – смогла бы ты разбить чужую семью? Влезть в сложившиеся отношения даже не из любви, а ради корысти?
– Идиот, и вопросы у тебя под стать – идиотские, – прижатая к стене полуодетым телом, от которого жар валит напополам с непонятной яростью, я только и могу, что отвернуть голову, скрывая собственную растерянность. Иногда в словах Тимура мне ясно чудится необъяснимая ненависть.
– Ну извини, – смеётся он хлёстко и продолжает быстро, нахраписто: – Сама не раз в душу ломилась. Хрен с тобой, давай сначала узнаем друг друга получше. Спрашивай пока я добрый.
Сам напросился – мстительно щурю глаза, мгновенно формируя вопрос, задать который при других обстоятельствах едва решилась бы.
– Чем ты так сильно нагадил Ире? Астаховой.
– Она так сказала? – его лицо вытягивается в таком искреннем недоумении, что я начинаю сомневаться в верности сделанных выводов. Затем по губам проскальзывает неуловимая ухмылка, не злая, скорее желчная: – Даже если и так, то это к теме не относится, речь ведь только о нас с тобой. А если ты переживаешь из-за вечеринки, то обещаю не кидаться на неё с кулаками и вообще быть паинькой. Валяй другой вопрос.