Без права на смерть
Шрифт:
— Я прошу вас уйти. Вы не позволяете мне… — Он смолк, потому что Богиня расхохоталась. Заливистый смех забился в узкой клетке галереи, где они стояли.
— Но Лоцман, — вымолвила она с насмешливым укором, — это же МОИ съемки. Всё будет так, как хочу Я.
С этим не поспоришь, Богиня здесь — высшая власть. Лоцман обернулся к актерам. Северянин помог виконту подняться на ноги, и они побрели вверх по лестнице. Сжалось сердце: Рафаэлю плохо, он держится на одной силе воли! Погоди, дружище, я помогу, возьму на себя твою муку… Участилось дыхание, Лоцман невольно прижал к ребрам ладонь — чужая боль запустила когти
Богиня негромко засмеялась, ниже маски заалели пятна жаркого румянца, раскрывшиеся губы подрагивали. Лоцман подавил стон — боль делалась всё мучительней. Страшно подумать, что испытывает Рафаэль. Он смирил гордость и учтиво промолвил:
— Светлоликая Богиня, прошу вас: пощадите своего актера. — Красавица придвинулась, обняла его за пояс, прижалась упругим бедром, губами коснулась щеки.
— Милый, трогательный мальчишка. Я избавлю тебя от страданий. — Она погладила Лоцмана по боку, и он вздохнул с облегчением: боль исчезла без следа, а прикосновение женской ладони осталось сладостно-томительным ощущением, теплой памятью об обещании.
Он не посмел обнять почти обнаженный стан Богини, а снова попросил, запинаясь от ее жаркой близости, но честно стремясь исполнить свой долг:
— Ясноликая… будьте милосердны. Рафаэль не заслужил… этих мук.
Актеры добрались до террасы, где на бронзовых треножниках поблескивали чаши-аквариумы. Протяжно закричала Лусия, Рафаэль рванулся бежать, однако ноги у него подкосились. Морщась, точно от новой боли, охранитель мира наблюдал, как Ингмар усадил юношу на каменную скамью, огляделся в безнадежных поисках целебного средства. Богиня хихикнула, положила ладонь Лоцману на грудь, на колотящееся сердце.
— Посмотри на меня!
Он повернул голову. Полускрытое черным шелком лицо женщины пылало откровенной страстью. Лоцмана передернуло: казалось, эту страсть подхлестывают мучения виконта.
На галерею долетел звук хриплого дыхания. Лоцман оттолкнул Богиню:
— Не мучайте его! Как вы смеете?
— Я-то смею. — Она косилась на Рафаэля. К прыгающей от частых вдохов груди прилила кровь, под прозрачным кимоно разлилось алое пятно. — Поди сюда. Мой чудный, волшебный седой мальчик, иди ко мне.
Прозвенел новый крик Лусии; Поющий Замок благодарно откликнулся и затих. Лоцман сжал кулаки. Он не должен перечить Богине… это немыслимо…
На террасе Ингмар расстегнул куртку и рубашку виконта, обнаружил лиловый бугор над сломанными ребрами. Богиня постанывала, тянулась к пятившемуся Лоцману.
— Пощадите! — крикнул он, и вернувшееся эхо пощечиной ударило в лицо.
— Пусть его… пусть умирает… Ну же! — Она рванула на груди невесомую ткань.
У него перехватило дыхание — и от вида ее ослепительного тела, и от чувства собственной беспомощности. Он предает Рафаэля. Он, охранитель мира, пренебрег своим долгом, позволил глумиться над беззащитным актером. Будь она проклята, эта Богиня…
— Лоцман! — вопреки законам киносъемок, крикнул Ингмар. — Ло-оцма-ан!
Завыло свирепое эхо, и жалобно закричала Лусия, мучаясь в объятиях Змея. Изящным, сводящим с ума движением Богиня опустилась перед Лоцманом на колени, прильнула к нему, уткнулась лицом ему в живот. Он сжал руками ее голову, обжег ладонь о сверкающую камнями диадему.
— Лоцман, Змей тебя сожри! — Это разъяренный Ингмар. Охранитель мира разрывался между чувством долга и желанием покориться Богине. Голова шла кругом, очертания дворцовых построек расплывались перед глазами, казалось, еще миг — и он повалится на каменные плиты, уступая мольбе ее рук.
Новый вопль Лусии пронзил ему сердце. Зашелся стократным эхом Замок, взревел разозленный Змей, и над дворцом понесся истошный призыв измученной девушки:
— Лоцман, миленький! Ло-оцман! А-а-а!
— Лоцман… — выгибаясь, призывно стонала Богиня. Он стряхнул наваждение. Она не должна, не имеет права, не смеет истязать Лусию и убивать Рафаэля.
«Скажи ей — пусть поет», — мысленно велел он Ингмару.
Северянин услышал его и приказал Эстелле петь, услаждая Змея. Лоцман глубоко вдохнул, сжал кулаки, напрягся всем телом, зажмурился от усилия. Надо сотворить им кувшин. Эстелла, найди целительное вино!
Актриса выхватила спасительный кувшин из углубления под каменной скамьей, вручила Ингмару. Лоцман перевел дух.
Соблазнительница поднялась с колен, запахнула на груди разорванное кимоно.
— Ты посмел противиться Богине?!
— Посмел. — Он приготовился понести заслуженную кару.
— Я тебя уничтожу, — прошипела она с яростью оскорбленной, отвергнутой женщины.
Лоцман пожал плечами. Он слишком устал, чтобы в чем-то ее убеждать. Она с минуту сверлила его взглядом горящих из-под полумаски глаз, затем усмехнулась.
— Однако ты храбр… юный седой Лоцман. Не убоялся прекословить Богине. — Красавица повернулась и, мягко ступая босыми ногами, заскользила прочь по галерее. Среди белых скульптур в последний раз мелькнуло зеленое кимоно, и Богиня исчезла.
Лоцман смятенно провел рукой по лицу. Стыд какой — он нарушил свой долг! Но до чего же она хороша… Жестокая. Кто бы мог подумать, что страсть в такой пленительной женщине подстегивается чужой болью. Внезапно он испугался. Богиня, которая не любит и не жалеет своих актеров, заставляет их мучиться и умирать, — сегодня она вмешалась в съемки, отвлекая и соблазняя Лоцмана, а завтра, скажем, наутро пневмопочта принесет сценарий, который предпишет Рафаэлю в страшных мучениях умереть от ран. А сценарий — это высший закон, и супротив него Лоцману не пойти. Он обязан следить, чтобы действие не отклонялось от текста, и даже если Богине вздумается казнить всех четверых, охранитель мира обязан подчиниться. Он стиснул зубы. Посмотрим, кто здесь будет подчиняться. Лоцман существует не для того, чтобы склоняться перед прихотями бессердечной извращенки; потребуется — он и на нее найдет управу.
А всё-таки она упоительна и бесподобна…
Не перебив ни словом, Ингмар выслушал рассказ. Помолчал, размышляя.
— Ты глупый самонадеянный мальчишка, — наконец вымолвил он добродушно. — С какой стати Великая Богиня явится к тебе заниматься любовью? Это была не она.
Лоцман в задумчивости расстегнул куртку, под которой оказался зеленый свитер, и его серые глаза приобрели зеленоватый оттенок.
— Но она сама так говорила.
— Это ты назвал ее Богиней, а она не отказалась. Ешь пирог. — Ингмар подвинул угощение на салфетке.