Сердце для стража

Галера была далеко не новой, ее изрядно потрепали боевые пиратские приключения и превратности морской погоды, к тому же в этом рейсе судно безжалостно перегрузили, но капитан Саед выбрал «старушку» не зря: он предпочитал опытность, даже если это касалось неодушевленных предметов. При условии, конечно, что опытность ни имела ничего общего с дряхлостью.

Но

хотя этот корабль к дряхлым не относился, трюмная команда без перерывов вычерпывала воду. Причем самым примитивным способом — деревянными бадейками, спускаемыми на веревках, так как помпы сломались еще вчера, не выдержав натиска штормовой стихии. Плотники сейчас спешно пытались их привести в порядок, но честно предупреждали, что после ремонта долго они не протянут, да и работать будут еле-еле. Нужен хороший кузнец и к нему соответствующая кузня — слишком уж намудрили демы с этими несложными устройствами. Виданное ли дело, чтобы добрая половина деталей была выполнена из металла, да еще и соединялась хитроумно? Конечно, производительность и удобство несомненны, только криворукие сухопутные крысы, поставленные за коромысла рычагов, быстро набедокурили. Кто же знал, что тут ни лишку нельзя потянуть, ни вполсилы качать?

Если шторм вернется, то придется огромным черпаком горя похлебать. Или теми же бадейками…

Ни один человек даже в приступе самого необузданного гнева не назовет матийца сухопутной крысой. Все представители этого народа в той или иной мере жили морем, ведь на островах трудно найти место, с которого не получится разглядеть необъятный водный простор. Будто нива землепашца, он давал всем жителям архипелага пищу, но методы ее получения существенно разнились.

Батраки-фелты в предрассветных сумерках поднимали пестрые от декоративных заплаток паруса баркасов, чтобы успеть снять сети до пробуждения хронически голодных матийских бакланов, размеры которых потрясали взоры всех без исключения иностранцев, а обезьянья ловкость позволяла воровать улов, ныряя на огромные глубины и не запутываясь при этом. Затем рыбаки разворачивались к берегу, чтобы вернуться вечером и поставить снасти заново. И лишь непогода могла прервать этот круговорот.

Женщины общины эдемов, по легенде некогда сбежавшие с земель демов, за что и получили их название с приставкой отрицания, выходили в море уже после рассвета, зато возвращались на берег только к вечеру. Весь день они раз за разом погружались на дно с помощью просверленного по центру плоского камня на длинной веревке, собирая там моллюсков, съедобные водоросли, деликатесных кремово-розовых осьминогов и хитрющих матийских лобстеров, наотрез отказывавшихся забираться в ловушки из дубовых прутьев, как их северные сородичи. Мужья эдемок при этом занимались домашними делами и по очереди патрулировали зону добычи от любопытствующих, так и норовивших поглазеть на ныряльщиц. Учитывая, что последние работали в той же одежде, в которой появились на свет, желание неудивительное.

Несмотря на то что фелты, эдемки и прочие работяги составляли большую часть населения Матийских островов, славу архипелагу завоевали не они. Военный флот — вот ее единственный источник. Непобедимые корабли, способные в три вымпела растерзать эскадру из десятка демских галер, оставив от южан лишь перья ощипанной гордости на разбавленной кровью воде. Не зря южане ненавидели их до зубовного скрежета. Человек, схваченный с матийским мечом в руках, был обречен на мучительную смерть, даже если нога его никогда не ступала на землю островов.

Матийцы чтили родовитость, но еще выше у них ценились удача и личные способности. Те, кого Всевышний ими не обделил, имели высокий шанс стать первыми на палубе независимо от того, где родились — в лачуге бедняка или дворце аристократа.

Несмотря на столь серьезную конкуренцию, первым на палубе сумел стать Саед Макуратар аб Веллис из древнего рода Картарис. И сейчас, выслушивая поток брани со стороны Арисата, в которой «сухопутная крыса» было самым безобидным выражением, он ни на миг не изменил своему ледяному спокойствию.

Ему ведь не надо никому ничего доказывать — сама жизнь доказала, что он далеко не пустое место. Да, и ему доводилось совершать ошибки, но кто их не совершает? Оправдываться? В чем? В том, что случилось сейчас, нет его вины. Впустую кипятиться в ответ? Зачем? Это бессмысленно. И на кого прикажете кипятиться? На Арисата?! Бакайца, который море видел лишь с палубы примитивного пиратского струга и никогда не терял берега из виду?! Матийцев тоже обвиняют в пиратстве, и против такого обвинения не всегда есть что ответить, но помимо алчной заботы о добыче, у них имеется нечто более важное: честь, жажда славы и новых открытий, стремление к победе любой ценой и безразличие к собственной жизни, если ее требуется отдать ради блага Матии. А эти стервятники даже объединиться для совместного отпора не сумели, когда демы пришли на их острова с настоящей войной. Так и сидели в своих разбойничьих гнездах, откуда их выковыривали одного за другим, будто подгнившие ядра залежалых орехов.

И это сплошное недоразумение смеет обзывать матийца сухопутной крысой? Даже не смешно…

Бакайцы легко вспыхивают и так же легко гаснут. Вот и сейчас, накричавшись до хрипоты, Арисат, обескураженный непоколебимым безмолвием Саеда, выдал почти нормальным голосом:

— И что ты теперь собираешься делать, пес матийский?

Капитан ответил без паузы, будто только и ждал этого вопроса:

— Для начала надо выпить.

— Что?! Ты, объедок селедки, и твои люди!.. Нет! Не люди! Черви, которых зачали шлюхи от вонючих козлов, а роды проходили в куче перепревшего навоза, проворонили нашего адмирала, нашего стража, сэра Дана! Он был на твоем корабле, а теперь его здесь нет! И после всего этого ты говоришь, что собираешься выпить?!

— Да, я сказал именно это.

— Гореть тебе в аду на самом медленном огне! Тогда и мне прикажи налить!

— Глонарис, принеси-ка нам чего-нибудь покрепче воды.

— Насколько покрепче?

— Намного, Глонарис, намного…

Корабль был перегружен сверх всякой меры, как команда, так и пассажиры большей частью толпились на палубе, и сейчас не один десяток глаз внимательно наблюдал за ссорой капитанов и началом того, что могло вылиться в офицерскую попойку. А чем еще заниматься командованию, потерявшему своего адмирала? Логика моряка и сухопутного человека во многом противоречат друг дружке — никто здесь даже мысленно не посмеет упрекнуть Саеда. Матиец не впал в бездействие — он, похоже, собирается пьянствовать, а здесь это уважаемое занятие, тем более при таких обстоятельствах.

Потеря адмирала, мертвый штиль, последовавший после жестокого шторма, в котором сгинули четыре корабля. Судьба их до сих пор неизвестна.

Как и адмирала.

Так почему бы не запить?

Верный Глонарис выбрался из каюты, держа в руках оплетенную бутыль. Со звонким «чпок» отточенным движением выдернул пробку, нюхнул содержимое, отчего его длиннющий нос мгновенно налился подозрительной краснотой, и начал наливать в бокалы, поставленные на бочку. Звук разбивающейся о стекло струйки алкоголя сработал будто заклятие чернокнижника. Только вместо вызова демона из преисподней появилось нечто иное. Упитанный попугай изумрудно-зеленого окраса со взглядом наглее, чем вся наглость человечества, спикировал с вершины мачты, где укрывался последние часы и всем своим видом демонстрировал высшую степень презрения к человечеству, уселся на край бочки, пересчитал бокалы и голосом трактирного пропойцы озвучил претензию:

— Мы ведь на троих договаривались сообразить!

— Это можно, — кивнул Саед. — Но для начала надо решить кое-какой вопрос.

— Ну так выпьем, и сразу за работу, — попыталась увильнуть от дела ленивая птица.

— Выпьем, и не единожды, но только после работы.

— Ну и чего тебе от меня понадобилось, глист сортирный?

— Совсем немногое. Мы, знаешь ли, не можем понять, где сейчас находится сэр страж, и…

— Ох и дуралей же я! — воскликнул Арисат, хлопнув себя по лбу. — Из-за всего этого позабыл, что умная птица чует стража издали!