Без права на смерть
Шрифт:
— Я ничего не говорю зря.
— Не верю! — запальчиво объявила Хозяйка. — Как ты выйдешь из нашего мира? Границу пересечь невозможно!
Лоцман утратил к спору интерес и опустился на стул, потянулся за своим бокалом. Ничего не скажу. Не верит — ну и на здоровье. Не буду откровенничать направо и налево. Расскажешь — и в самую ответственную минуту кто-нибудь заорет над ухом: «Не верю! Не сможешь!»
Хозяйка стояла, сложив руки под грудью, глядела на него в упор. Затем презрительно усмехнулась.
— Молчишь,
— Постой.
Она остановилась, не оборачиваясь.
— Если я… — охранитель мира запнулся и поправился: — Когда я встречусь с Богиней, ты расскажешь, почему носишь маску?
— Нет. И оставь меня в покое! — Хозяйка выбежала из столовой.
Огорошенный Лоцман допил вино и побрел в свою комнату.
Когда он проснулся, утреннее солнце гуляло по стене, купало луч в зеркале. Нежась на пуховой перине, Лоцман свернулся в клубок, развернулся, несколько раз сжал пальцы в кулак. Сегодня, после съемок, он свидится с Богиней. Если только достанет сил, если хватит запала. Ничего не поделаешь — придется переждать новые съемки, пережить их, не вмешиваясь. Лишь бы не подвело сердце или дыхание — Шестнадцатого рядом нет, выхаживать Лоцмана будет некому.
Он вытащил из-под подушки «Последнего дарханца», полистал. Отличные были съемки — и чудесное было время. И был замечательный мир, в котором четко определялись добро и зло. И добро было сильней и привлекательней зла, и одно не подменялось другим. И едва зазвучали фальшивые ноты, всё оборвалось, как должно сгинуть всё неправильное и нежизнеспособное. Создатели мира — две Богини и Бог — были мудры и прислушались к своему Лоцману. Что же случилось, отчего Богиня осталась одна?
Охранитель мира нехотя вылез из постели. Жутковато начинать день, который может оказаться последним. Хотя недопроданный Лоцман уже столько дней пережил — счет потерял, а ничего, жив по-прежнему.
Он глянул в окно. Горы опять придвинулись. Мир Поющего Замка обречен.
К завтраку он явился, как обычно, позже всех. Еще издали услышал несущиеся из столовой голоса: выкрики, визг, раскатистый хохот. Ожили, друзья мои, подумал Лоцман с горькой усмешкой. Ну же, поглядим, каковы из себя вы стали. Он толкнул высокую дверь и вошел.
В столовой уже ссорились.
— Не видишь, всё засохло?! — рявкнул Ингмар на подавшую ему блюдо Эстеллу. — Чего ты пихаешь эту дрянь?
— Будешь есть, что дают! — отрезала актриса. — Не то сам себе готовь. Ишь, выискался привередник!
— Придержи язык, стерва. — Северянин приподнялся, занося руку.
— Ха! Больно испугалась!
Ингмар грохнул кулаком по столу. Посуда брякнула, из вазы посыпались персики.
— Да надоели уже! — выкрикнула Лусия.
Задрав юбки, она расселась на коленях у виконта; его руки шарили по голым, без чулок, ногам.
— Смотрите-ка: явился, — приветствовала Лусия охранителя мира, затем скривила личико в просительной гримасе и проныла, кривляясь: — А сотвори мне, душенька, постельку — широ-оконькую. Я и тебя на нее позову. Хотя с Лоцмана что возьмешь? Лоцманы для актрис непригодные.
— Ты что болтаешь? — окрысился Рафаэль. — Тебе мало? Так я добавлю. — Он с размаху влепил ей по предложенному для обозрения упругому бедру.
— Ах ты гад! — Лусия вцепилась ему в волосы. — Гад паршивый!
— Прекратите, — велел Лоцман.
— Чего? — возмутилась Эстелла. — Командовать?! Сядь к столу или поди вон.
Лусия с визгом и бранью — уму непостижимо, где только набралась — пыталась оттаскать виконта за волосы. Он огрызался, бил по рукам.
— Прекратите, — повторил Лоцман и шагнул к ним. Из-за стола поднялся Ингмар, заступил дорогу.
— Иди отсюда. Ты — чужой. — Взгляд льдистых глаз убегал, не желая встречать взгляд охранителя мира.
Вот итог перерождения. Вместо добродушных, славных людей — сварливые, грубые, бесстыжие. И Лоцман, которого прежде любили, стал всем чужой.
Он оглядел актеров. Ингмар держит руку за пазухой, готовый вытащить кинжал; Эстелла тянется к кувшину — того и гляди, швырнет в лицо доброхоту, который явился наводить порядок. Лусия перестала сражаться с виконтом, сидит с нахальной улыбочкой, раздвигая и сдвигая коленки; Рафаэль недобро кривит губы. Лоцман поднял руку, точно произнося клятву.
— Я разрушу Замок и уничтожу этот мир, если его обитатели не начнут вести себя достойно. Встань, — приказал он Лусии; она неохотно поднялась с колен виконта, одернула юбки.
— Как ты смеешь?! — Рафаэль вскочил, опрокинув стул.
— Стоять, — осадил его Лоцман. Виконт замер.
— Убирайся! — рявкнул Ингмар, выхватывая кинжал. Занес руку, лезвие чуть приметно дрожало.
Этот убегающий взгляд… Ингмар не смеет посмотреть Лоцману в глаза?
— Прекрати балаган, — строго сказал охранитель мира. — Постыдился бы женщин.
Актер вскинулся, точно на него плеснули кипятком; к обветренным щекам прилила кровь. Северянин убрал кинжал, плюхнулся на стул и отвернулся, ссутулясь. У Эстеллы навернулись слезы.
— Зачем ты всё портишь? — упрекнула актриса. — Ведь так легче справляться с ролью.
Рафаэль потупился, теребя застежки на куртке.
— Не трогал бы ты нас, — промолвил он тихо. — Раз не можешь обуздать Богиню.
Двумя простыми фразами Лоцман разрушил наваждение, вырвал актеров из скорлупы новых ролей. Одна Лусия еще не очнулась, по лицу блуждает всё та же нахальная улыбка, платье разошлось на груди, однако актрису это не смущает. С ней надо поговорить отдельно, пристыдить, привести в человеческий вид.