БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ
Шрифт:
Вернувшись в город, он обнаружил, что ожидавшаяся по графику партия железной руды не доставлена. От Ларкина не поступило никаких объяснений. Реардэн вызвал его к себе, но Ларкин явился тремя днями позже назначенного срока, не соизволив даже извиниться. Плотно сжав губы, с видом оскорбленного достоинства он сказал, не глядя на Реардэна:
– В конце концов, ты не имеешь права приказывать людям сломя голову бежать к тебе, когда тебе вздумается.
– Почему не доставлена руда? – медленно выговаривая слова, спросил Реардэн.
– Я решительным образом отказываюсь терпеть оскорбления за то, что произошло совершенно не по моей вине. Я могу
– Кому ты отправил руду в прошлом месяце?
– Я собирался отправить тебе твою долю, честно собирался, но что я мог поделать, если в прошлом месяце мы потеряли целых десять дней из-за этих проклятых дождей, которые шли по всей Северной Миннесоте. Я намеревался отправить тебе руду, и ты не имеешь права обвинять меня, мои намерения были абсолютно честны.
– Если остановится одна из моих печей, я смогу снова запустить ее, загрузив вместо руды твои намерения?
163ак. 3– Поэтому никто и не хочет иметь дела с тобой – ты бесчеловечен.
– Я узнал, что последние три месяца ты перевозишь руду не по озеру, а по железной дороге. Почему?
– Знаешь, я, в конце концов, имею право вести дела так, как считаю нужным.
– Почему ты пошел на большие расходы?
– А какая тебе разница? Не ты же их оплачиваешь.
– А что ты будешь делать, когда обнаружишь, что перевозить руду по железной дороге для тебя слишком дорого, а водных перевозок благодаря тебе больше не существует?
– Я не уверен, что ты поймешь какие-то доводы, кроме денежных, но некоторые серьезно относятся к своему гражданскому и патриотическому долгу.
– Какому?
– Я считаю, что такая железная дорога, как «Таггарт трансконтинентал», является жизненно важной для благосостояния нации, и мой общественный долг – поддерживать убыточную ветку Джима Таггарта в Миннесоте.
Реардэн перегнулся через стол. Он начал понимать последовательность звеньев той цепочки, о которой раньше не задумывался.
– Кому ты в прошлом месяце отправил руду? – ровным голосом спросил он.
– В конце концов, это мое личное дело, я не обязан…
– Орену Бойлу, да?
– Неужели ты считаешь, что мы должны пожертвовать сталелитейной промышленностью всей страны в угоду твоим эгоистичным интересам и…
– Вон отсюда, – не повышая голоса, сказал Реардэн. Ему все стало ясно.
– Не пойми меня превратно, я вовсе не хотел сказать…
– Вон. Ларкин вышел.
Затем последовали дни и ночи, когда Реардэн вел телефонные переговоры, рассылал телеграммы, летал самолетом по всему континенту в поисках рудников – заброшенных или тех, которые вот-вот закроют. Дни и ночи напряженных экстренных совещаний, проводившихся в грязных, неосвещенных, забытых Богом забегаловках. Судя лишь по лицу, манерам и голосу человека, Реардэну приходилось решать, может ли он рискнуть и вложить в него деньги. Ему была ненавистна мысль, что он вынужден надеяться на честность как на некое благодеяние. Он передавал большие суммы денег в руки незнакомых людей взамен на ничем не подкрепленные обещания, без всяких расписок и документов ссужая их владельцам полуразорившихся рудников. Деньги передавались украдкой, как между преступниками, они выливались в не имеющие законной силы контракты, и обе стороны понимали, что в случае мошенничества наказан будет не тот, кто обманул, а тот, кого обманули. Все это он
– Мистер Реардэн, если вы будете продолжать в том же духе, как вы собираетесь получать прибыль? – спросил его как-то начальник отдела закупок.
– Мы все компенсируем на тоннаже, – устало сказал Реардэн. – У нас неограниченный рынок.
Начальник отдела закупок был пожилым мужчиной с седеющими волосами и сухощавым лицом, который, как говорили, был предан одной цели: выжать все до последнего из каждого цента.
Не сказав больше ни слова, он стоял у рабочего стола Реардэна и, прищурившись, смотрел на хозяина своими суровыми, холодными глазами. Это был взгляд глубочайшего сочувствия, который Реардэн когда-либо видел в своей жизни.
Другого пути нет, думал Реардэн, как он думал уже много дней и ночей подряд. Он не знал другого оружия – только платить за то, чего он хотел, мерой за меру, ничего не просить от природы, не предлагая взамен свои усилия, ничего не требовать от людей, не расплатившись с ними продуктом своих усилий. Как можно действовать, если этот принцип больше не работает? – думал Реардэн.
– Вы говорите, неограниченный рынок, мистер Реардэн? – сухо переспросил начальник отдела закупок.
Реардэн посмотрел на него.
– Наверное, я не настолько умен, чтобы проворачивать сделки, как диктуют обстоятельства, – сказал он в ответ на его невысказанную мысль.
Тот отрицательно покачал головой:
– Нет, мистер Реардэн. Тут уж или одно, или другое. Вы либо стоящий бизнесмен, либо удачливый политик. В одном человеке это несовместимо.
– Может быть, мне стоит научиться играть по их правилам?
– У вас это не получится, и это не пойдет вам на пользу. Неужели вы не понимаете? Вы – человек, у которого бандитам есть что отнять.
Оставаясь один. Реардэн ощущал приступы уже знакомой слепящей ярости, короткие и внезапные, как удар током, – ярости, вспыхивавшей от осознания, что он не может победить зло – откровенное, преднамеренное зло, которое не имело и не искало себе никакого оправдания. Но когда у него появлялась решимость драться и защитить себя, когда возникало чувство, что, если он убьет это зло, правда будет на его стороне, перед его глазами вставала оплывшая, усмехающаяся физиономия мэра Баскома и он слышал его тягучий голос: «…вы и очаровательная леди, которая вам не жена».
И от его правоты не оставалось и следа, а боль благородной, ярости превращалась в постыдную боль покорности. Он не имел права никого обвинять, не имел права драться и умереть радостно, с гордо поднятой головой, как человек, погибающий за благое дело. Невыполненные обещания, тайные желания, предательство, обман, ложь – он был виноват во всем. Имел ли он право презирать какую бы то ни было форму порочности? Степень не имеет значения, думал он, о степени зла не торгуются.
Повалившись на стол и думая о том, что не может больше считать себя честным человеком, думая о чувстве справедливости, которое он утратил, Реардэн не знал, что именно его непоколебимая честность и беспощадное чувство справедливости выбили сейчас из его рук его единственное оружие. Он будет драться с этими бандитами, но его пыл и ярость исчезли. Он будет драться, но всего лишь как один отъявленный негодяй против других. «Кто я такой, чтобы бросить первый камень?» Он не произнес этих слов, но терзавшая его страшная боль была их эквивалентом.