Без семьи
Шрифт:
Я узнал, что судебное заседание начинается в десять часов утра. В субботу с девяти часов я уже стоял у дверей суда и первым проник в зал. Постепенно зал наполнился людьми, и я увидел нескольких человек, присутствовавших во время нашего столкновения с полицейским.
Я понятия не имел о том, что такое суд, но инстинктивно питал к нему непреодолимое отвращение. Хотя судился не я, а Виталис, мне казалось, что и мне угрожает опасность. Я спрятался за большую печку и, прижавшись к стене, съежился насколько
Сначала судили каких-то посторонних людей: одних за кражу, других за драку, причем все они не признавали себя виновными, но все были осуждены. Наконец на скамью подсудимых между двумя жандармами сел Виталис.
Что говорилось, о чем его спрашивали и что он отвечал – не помню. Я был слишком взволнован, чтобы слушать и понимать. Впрочем, я и не думал слушать, а только смотрел. Я смотрел на хозяина, который стоял, откинув назад свои длинные седые волосы, пристыженный и удрученный. Я смотрел на судью, который его допрашивал.
– Итак, – говорил судья, – вы сознаетесь в том, что нанесли удары полицейскому, который вас задержал?
– Не удары, господин председатель, а один удар, для того только, чтобы освободиться. Подходя к месту, где должно было состояться наше представление, я увидел, как полицейский дал пощечину мальчику из моей труппы.
– Но это не ваш ребенок?
– Да, не мой, господин председатель, но я люблю его, как сына. Когда я увидел, что полицейский ударил мальчика, я был возмущен и схватил его за руку, боясь, как бы он не ударил ребенка вторично.
– Но вы сами ударили полицейского.
– Полицейский взял меня за шиворот, и я инстинктивно, желая освободиться, ударил его.
– В вашем возрасте нельзя давать волю своим чувствам.
– Верно, но, к несчастью, не всегда поступаешь так, как нужно.
– Выслушаем полицейского.
Тот рассказал о случившемся, напирая больше всего на насмешки, а не на полученный им удар.
Во время его показаний Виталис смотрел по сторонам. Я понял, что он ищет меня. Тогда я решил выбраться из своего убежища и, проскользнув среди любопытных, пробрался в первый ряд.
Он увидел меня, и его грустное лицо просветлело. Я почувствовал, что он рад видеть меня, и мои глаза невольно наполнились слезами.
– Больше ничего вы не можете сказать в свое оправдание? – обратился к нему судья.
– Нет, и для себя лично я ничего не прошу. Но ради ребенка, которого я нежно люблю и который теперь остается один, я прошу суд о снисхождении и о том, чтобы нас разлучили на возможно меньший срок.
Я был убежден, что Виталиса освободят. Но этого не случилось.
Другой судейский чиновник говорил в продолжение нескольких минут. Затем председатель строгим голосом объявил, что человек, именующий себя Виталисом, обвиняется в оскорблении полицейского словами и действием и приговаривается
Два месяца тюрьмы!
Сквозь слезы я видел, как закрылась дверь, через которую жандарм увел Виталиса.
ГЛАВА IX. Я ОСТАЮСЬ ОДИН
Когда я, глубоко опечаленный, с покрасневшими от слез глазами, вернулся на постоялый двор, меня остановил у ворот трактирщик:
– Ну, как твой хозяин? – Осужден. – На сколько? – На два месяца тюрьмы.
– А какой штраф?
– Сто франков.
– Два месяца, сто франков… – повторил он несколько раз. Я хотел идти, но он снова удержал меня:
– Хорошо, а что ты теперь будешь делать?
– Не знаю.
– Надеюсь, у тебя есть деньги на то, чтобы прокормить себя и животных? Нет. – Значит, ты рассчитываешь жить у меня?
– Нет, я ни на кого не рассчитываю. – В этом ты прав, – продолжал трактирщик – Твой хозяин и так уже задолжал мне немало. Я не могу содержать тебя целых два месяца, не зная, сможет ли он расплатиться. Тебе придется отсюда уйти – Уйти? Но куда же? – Это меня не касается. Я тебе не отец и не хозяин.
На мгновение я остолбенел. Но потом решил, что он прав: с какой стати ему заботиться обо мне!
– Итак, забирай собак, обезьяну и уходи. Но мешок твоего хозяина ты мне, конечно, оставишь. После тюрьмы он явится за ним, и мы рассчитаемся.
– Раз вы уверены в том, что хозяин, вернувшись, отдаст вам долг, то позвольте мне остаться до его прихода! Он заплатит вам за мое содержание.
– Ты так полагаешь, голубчик? Но одно дело заплатить за несколько дней, а другое – платить за два месяца.
– Я постараюсь есть как можно меньше.
– А животные? Нет, уходи! Ты сможешь прокормиться и заработать, давая представления по деревням.
– Но как же хозяин найдет меня по выходе из тюрьмы?
– Послушай, ты мне надоел! Убирайся прочь, и как можно скорее! Даю тебе пять минут на сборы. Если я вернусь во двор и увижу, что ты еще здесь, тебе не поздоровится.
Я прекрасно чувствовал, что настаивать бесполезно. Войдя в конюшню, я отвязал собак и Душку, взял свой мешок и, повесив арфу на плечо, вышел из харчевни.
Трактирщик, стоя у ворот, наблюдал за мною.
– Если тебе будет письмо, – закричал он, – я его сохраню!
Я спешил уйти из города, так как у моих собак не было намордников. Что я скажу, если встречу полицейского? Что у меня нет денег на покупку намордников? И действительно, в кармане у меня оставалось всего несколько жалких монет. А вдруг он арестует и меня? Виталис в тюрьме, я тоже, что станется с собаками и Душкой? Теперь я был хозяином труппы, главой семьи и сознавал всю лежавшую на мне ответственность.