Без семьи

Мало Гектор

Пробыв в Юсселе три дня, мы снова отправились в путь.

– Куда мы пойдем? – Я уже настолько освоился с Виталисом, что мог задать ему подобный вопрос.

– Ты разве знаешь страну? – спросил он. – Нет.

– Тогда почему же ты меня спрашиваешь – куда?

– Ну, а вы? Вы знаете эти края?

– Я тоже никогда здесь не был.

– Однако вы знаете, куда мы идем. Виталис внимательно посмотрел на меня:

– Ты, по-видимому, не умеешь читать?

– Не умею.

– А ты знаешь, что такое книга?

– Да.

– В книге, которую я тебе покажу, когда мы сядем отдыхать, есть названия и описания тех мест и стран, где мы будем проходить. Люди, побывавшие или жившие в этих местах, написали в книге то, что они видели и знали о них. Поэтому мне стоит только открыть книгу и прочесть ее, чтобы все узнать. Я могу представить себе эти места так же хорошо, как если бы видел их собственными глазами.

Я рос дикарем, и слова Виталиса были для меня настоящим откровением. Хотя я и посещал школу, но мое ученье продолжалось всего один месяц. За этот месяц я ни разу не держал в руках книги, меня ничему не учили: ни читать, ни писать.

То, что я говорю, может показаться невероятным. Однако в то время, о котором я рассказываю, во многих деревнях Франции вовсе не было школ. А там, где они имелись, нередко встречались учителя, которые по той или иной причине ничему не учили детей. Они только присматривали за ними, считая это своей главной обязанностью. Так происходило и в нашей деревенской школе. Знал ли наш учитель сам что-нибудь? Вероятно, знал, я не хочу обвинять его в невежестве. Только за время моего пребывания в школе он не дал ни мне, ни моим товарищам ни одного урока. По профессии он был сапожник. С утра до вечера он изготовлял деревянные башмаки и работал так усердно, что вокруг него грудами лежали стружки букового и орехового Дерева. Мы разговаривали только о погоде и о наших домашних делах. О чтении или арифметике не было и помину. Обучать нас этим предметам он поручил своей дочери-портнихе. Та поступала точно так же, как ее отец. В то время как тот усердно работал рубанком, она не менее усердно работала иглой.

Нас, учеников, было двенадцать человек, за каждого из нас платили по 50 сантимов, что составляло в месяц шесть франков. Прожить на эти гроши двоим было невозможно. То, чего не могла дать школа, приходилось возмещать шитьем платьев и изготовлением сабо. Неудивительно, что я ничему не научился в школе, даже не знал букв.

– А очень трудно выучиться читать? – спросил я у Виталиса после долгого размышления.

– Для того, у кого нет способностей и желания учиться, конечно, трудно. А ты понятлив?

– Не знаю, но думаю, что если вы станете меня учить, я буду учиться с охотой.

– Посмотрим! У нас много времени впереди. «Много времени»! А почему не начать сейчас же? Мне казалось, что стоит только открыть книгу – и уже можно прочесть, что в ней написано.

На следующий день, во время пути, Виталис наклонился и поднял лежавший на дороге запыленный кусок доски.

– Вот книга, по которой ты будешь учиться читать, – объявил он мне.

Эта доска – книга? Я взглянул на него, думая, что он шутит. Но Виталис, по-видимому, говорил совершенно серьезно, и я внимательно посмотрел на его находку. Это действительно была доска, обыкновенная гладкая доска из букового дерева длиной с человеческую руку, шириной в две ладони. На ней не было ничего: ни надписи, ни рисунка.

– Вы смеетесь надо мною?

– Ничуть, мой мальчик. Насмехаться над человеком, который чего-нибудь не знает, нехорошо и глупо. Подожди, пока мы не дойдем до тех деревьев. Там мы сядем отдыхать, и ты увидишь, как я буду учить тебя читать при помощи этого кусочка дерева.

Мы скоро пришли к указанному месту и, положив на землю мешки, уселись на зеленую траву, в которой там и сям уже цвели маргаритки. Душку отвязали; он проворно взобрался на одно из деревьев и принялся трясти ветки, как бы стряхивая с них орехи. Собаки спокойно улеглись рядом с нами.

Тогда Виталис достал перочинный нож и вырезал из доски небольшую тонкую пластинку. Затем, обстругав пластинку с обеих сторон, он разрезал ее на маленькие четырехугольники. Получилось двенадцать одинаковых плоских кусочков.

Я очень внимательно следил за ним, но, сознаюсь, не мог понять, как он сделает книгу из этих маленьких кусочков дерева. Несмотря на мое невежество, я все же знал, что книга состоит из какого-то количества листов бумаги, на которых напечатаны черные знаки. А где же листы? Где эти черные знаки?

– На каждой стороне этих деревянных кусочков я вырежу завтра одну из букв алфавита, – сказал Виталис. – Таким образом ты научишься различать буквы. А когда будешь безошибочно узнавать их, ты сможешь составлять слова. Научившись составлять слова, ты сумеешь читать и книги.

Мои карманы были полны теперь маленькими деревянными кусочками, и скоро я знал все буквы алфавита.

Но научиться читать было не так просто, и я не раз пожалел о том, что захотел учиться.

Прошло немало времени, прежде чем я смог читать по книге.

– Теперь ты умеешь читать, – сказал Виталис. – А хочешь научиться играть по нотам?

– Если я буду знать ноты, то смогу петь, как вы? Виталис иногда пел. Он и не предполагал, что я с огромным наслаждением слушаю его пение.

– Ты хочешь петь так, как я?

– Конечно, не так – я прекрасно знаю, что это невозможно. Но я хочу научиться петь.

– Тебе нравится мое пение?

– Очень. Соловей поет чудесно, но, по-моему, вы поете лучше. Слушая вас, я могу плакать, смеяться. А когда вы поете что-нибудь грустное или нежное, я вспоминаю свою дорогую матушку и вижу ее в нашем домике, хотя и не понимаю слов, потому что вы поете по-итальянски.

Я посмотрел на него и увидел, что глаза его полны слез. Тогда я спросил, не огорчили ли его мои слова?

– Нет, дорогой, – ответил он растроганным голосом, – ты не огорчаешь меня. Напротив, ты напоминаешь мне о моей юности, о прошедшем хорошем времени. Будь спокоен, я научу тебя петь, а так как у тебя доброе сердце, ты тоже будешь заставлять людей плакать и радоваться, вот увидишь…

Он внезапно остановился, и я понял, что он не хочет больше говорить на эту тему. Почему? На этот вопрос я не мог найти ответа. Много позднее я узнал о причинах, заставлявших его молчать.