Без семьи
Шрифт:
Я упал на эту скамью и долгое время сидел в полном унынии. Как ужасно было мое настоящее и как пугало меня будущее!
«Мужайся, мы тебя не оставим!» – сказал Маттиа. Но что может сделать Маттиа? И даже Боб, если он захочет ему помочь?
Я подошел к окну и раскрыл его, желая попробовать железные прутья, находившиеся снаружи; они были вделаны в камень. Стены камеры были около метра толщиной, пол выложен каменными плитами, а дверь покрыта железом. Окно выходило на узкий и длинный двор, упиравшийся в высокую стену, не менее четырех метров высотой. Из такой тюрьмы нельзя убежать даже с помощью самых преданных друзей.
Пережитые
Когда ко мне в камеру вошел тюремщик, я очень обрадовался. Меня тревожил вопрос, скоро ли меня поведут на допрос – вернее, скоро ли я смогу оправдаться.
С этим вопросом я и обратился к тюремщику, который показался мне не злым человеком. Он очень охотно ответил мне, что суд назначен на завтра. В свою очередь, он также начал меня расспрашивать.
– Как забрались вы в церковь? – спросил он. Я запротестовал против этого обвинения и заявил ему, что даже не входил в церковь. Он недоверчиво посмотрел на меня и, пожав плечами, сказал с возмущением:
– До чего испорчены мальчишки в Лондоне?
И вышел.
Его слова жестоко поразили меня. Если даже тюремщик не поверил мне, то поверит ли мне судья? К счастью у меня есть свидетели, они будут показывать в мою пользу, и судья обязан их выслушать. Но для этого они должны явиться в суд, а явятся ли они, неизвестно.
Ах, как я был глуп, когда не верил предчувствиям и опасениям Маттиа!
На следующее утро тюремщик вошел в мою камеру и принес мне кувшин с водой и таз. Он предложил мне умыться, сказав, что скоро я должен предстать перед судом, и прибавил, что приличный вид часто бывает лучшим средством защиты.
Тщательно умывшись, я хотел сесть на скамью, но усидеть на одном месте не мог и начал кружить по камере, как зверь в клетке.
Я стал обдумывать, как мне защитить себя и как отвечать судье. Но я был в таком смятении, что не мог заставить себя думать о предстоящем; в моем усталом мозгу проносились всевозможные нелепые мысли. Тюремщик вернулся и приказал мне следовать за ним. Пройдя несколько коридоров, мы очутились перед маленькой дверью, которую он открыл.
Теплый воздух пахнул мне в лицо, я услышал неясный гул.
Перешагнув через порог, я очутился в зале суда. Это была большая, высокая комната с широкими окнами, разделенная на две половины: одна предназначалась для судей, другая для публики.
Судья сидел на высоком возвышении. Ниже перед ним сидело еще трое судейских: это были секретарь суда, сборщик штрафов и прокурор. Прямо передо мной находился человек в мантии и парике, как выяснилось позднее – мой адвокат.
На другом возвышении я увидел Боба, обоих его товарищей, хозяина «Харчевни большого дуба» и других незнакомых мне людей. Напротив них сидел арестовавший меня полицейский и рядом с ним еще несколько человек. Я понял, что все это были свидетели. В толпе я увидел Маттиа. Наши глаза встретились, и я сразу почувствовал прилив мужества. Друзья обо мне позаботились, меня будут защищать. Я не должен унывать: я должен, в свою очередь, защищаться.
Прокурор начал речь; в немногих
Высказав далее свои соображения о моей виновности, прокурор замолчал, и какой-то резкий голос закричал: «Тише!»
Тогда судья, даже не повернувшись ко мне, словно он говорил с самим собой, спросил мою фамилию, возраст и профессию.
Я отвечал по-английски, что мое имя Фрэнсис Дрискол и что я живу в Лондоне со своими родителями в Бэснал Грине, Двор Красного Льва. Потом я попросил позволения говорить по-французски, объяснив судье, что я вырос во Франции и в Англии нахожусь всего несколько месяцев.
– Не пытайтесь меня обмануть, – произнес сурово судья, – я знаю французский язык.
Я перешел на французский и стал объяснять, что я ни коим образом не мог быть в церкви в час ночи, потому что в это время находился на скаковом поле, а в половине третьего – в «Харчевне большого дуба».
– А в час с четвертью где вы были? – спросил судья. – В дороге.
– Это как раз и требуется доказать. Вы говорите что находились на дороге к «Харчевне большого дуба», а обвинение держится того мнения, что вы находились в церкви. Если вы ушли со скакового поля на несколько минут раньше часа, вы вполне могли встретиться с вашим сообщником, он мог ждать вас с приставной лестницей около церковной стены, а после кражи побывать в «Харчевне большого дуба».
Я пытался доказать ему, что это невозможно, но видел что судья мне не верит.
– Объясните нам, каким образом ваша собака очутилась в церкви, – спросил меня судья.
– Я и сам не могу этого понять. Собаки со мной не было. Уходя утром, я привязал ее к нашей повозке.
Больше я ничего не прибавил, так как побоялся дать им какие-нибудь улики против отца. Я посмотрел на Маттиа, он сделал мне знак продолжать, но я молчал.
Тогда вызвали сторожа церкви святого Георгия и предложили ему поклясться в том, что он будет говорить правду. Это был толстяк небольшого роста, с очень величественным видом, несмотря на свое красное лицо и сизый нос.
Он начал подробно рассказывать, как он был возмущен и встревожен, когда его внезапно разбудили и сказали, что в церковь залезли воры; как он стал поспешно одеваться и даже оторвал от жилетки две пуговицы, как прибежал в церковь, открыл дверь и увидел… кого? – собаку!
Мой адвокат, молчавший до сего времени, вдруг поднялся, тряхнул париком, поправил мантию на плечах и попросил слова.
– Кто вчера вечером запирал дверь церкви? – спросил он.
– Я, – ответил сторож. – Это моя обязанность.