Без шума и пыли (сборник)
Шрифт:
— Да не беспокойся ты так, я ведь не работы лишать вас пришла сюда. Мне просто нужна определенная информация. Дело в том, что наша газета заинтересована в расследовании обстоятельств смерти Замуруева. Хочешь — верь, хочешь — нет, я сама этим занимаюсь.
Беспокойство в глазах Людмилы сменилось уважением.
— Правда, что ли? Пойми, потерять такую работу…
— …да еще в наше смутное время, — понимающе продолжила я. — Не волнуйся. Лучше скажи, в каких отношениях были Киселева и Замуруев?
Людмила подозрительно посмотрела на меня.
— Ты на что это намекаешь?
— Ни на что. Просто мне надо все максимально прояснить… Малейшая деталь может оказаться решающей. — Я бросила на Людмилу взгляд из разряда тех, которыми пользовались боевые командиры, поручая младшему составу выполнение какого-нибудь суперважного задания.
— Можно сказать, что они ладили… — без особой убежденности произнесла наконец Людмила.
В эту минуту дверь, за которой исчезла сначала Наташа, а потом Катя, открылась и обе подруги появились на пороге. У Наташи было заплаканное лицо. Физиономия Кэт носила следы детской растерянности.
— Привет… — Людмила уставилась на парочку. — А мы тут голову ломали, куда это наши красотки пропали…
— Люд, — умоляющим голосом сказала Наташа, — хватит юморить…
Шаткой походкой она прошла к стулу у стены и устало опустилась на него.
— А где же чай? — Люда была в своем амплуа. — Вы что, весь его уже выпили? Кэт, обслужи-ка нас на высшем уровне.
Кэт поплелась назад и вскоре внесла огромный поднос с чашками. Она поставила его на стол и открыла коробку принесенных мною конфет.
— Угощайтесь, — механически, утратив свою живость и беззаботность, сказала она.
— Будь лапочкой, передай чашку. — Людмила адресовала Кэт тягучий меланхоличный взгляд. — Мы тут о Замуруеве треплемся. Я, между прочим, сказала, что мы почти все спали с ним.
— Ну ты даешь, подруга. — Наташа пришла в себя и, кажется, обрела присущий ей бесцеремонно-компанейский стиль общения.
— А Киселева? — спросила я, пристально глядя на Людмилу.
— Вот этого я не знаю. Марина Рудольфовна, сдается мне, принадлежит к числу женщин, к которым просто так не подъедешь.
— Ой, прямо королева! — точно глубоко задетая репликой Люды, насмешливо сказала оживившаяся Светлана.
— Королева — не королева, — назидательно произнесла Людмила, — а держать себя с мужским полом умеет. Лешка и с ней, мне кажется, хотел закрутить ля мур, только не…
— Да, может, Киселева просто не в его вкусе была, — перебила ее Светлана, по-видимому, ненавидевшая директрису. — Возьми Макса, например, что он из себя представляет — так себе… А наша мымра с ним шуры-муры ведет, или я не права?
— А кто этот Макс?
— Брат другого известного в городе модельера. Вы слышали про Маргариту Назарову, так вот Максим — ее родной брат. Он был приятелем Замуруева, их частенько видели вместе. Поговаривали, что Макс крутил с Иркой Замуруевой, но потом пронесся слух, что якобы Лешка нарочно поручил Максу свою жену, чтобы самому удобней за другими бабами стрелять было. Не знаю уж, правда ли это, но на показах и презентациях Макс действительно появлялся с Иркой. Но стоило Лешке куда-нибудь отлучиться, она бросала Макса и летела на всех парах разузнавать, где ее муженек и чем он занимается. А муженек где-нибудь в уголочке какую-нибудь курочку-цыпочку обхаживал. Вот тут скандал и разгорался, пощечины, упреки, битье-колотье, истерика дикая… Гости шарахались, одни посмеивались, другие хлопали глазами. Ирка орет, ногами стучит, в драку лезет, братом угрожает… — Людмила сделала глоток из своей чашки.
«Значит, Ложкин знал, что Замуруев изменял его сестре», — пронеслось у меня в голове.
— А Киселева? — упрямо повторила я свой вопрос.
— А что Киселева?.. — встрепенулась Наташа. — Она тут ни при чем, по крайней мере никто из нас не видел, чтобы она с Замуруевым цацкалась.
Ее решительный тон был убедительнее всяких аргументов.
— А что представляет собой Назарова? — спросила я, допив чай.
— Талантливый модельер, но до Лешки ей далеко… — невозмутимо дала свою оценку Людмила.
— А вот твоя обожаемая Киселева так не считает. Мне Сережка говорил, что слышал, как она расхваливала Маргариту, — вставила-таки ей шпильку Светлана.
— Но почему-то предпочитала иметь дело с Замуруевым, — вместо Людмилы парировала Наташа.
— Просто он более раскручен был, вот и все, — нашлась Света.
— А теперь вот Назарову раскручивать будут, — печально заметила молчавшая в процессе всего чаепития Кэт.
— Кэт у нас расстроена, она была последним увлечением покойного мэтра, — с едкой иронией сказала Наташа.
Кэт бросила на нее укоризненный взгляд, словно Наташа предала ее. Она казалась сейчас такой хрупкой и незащищенной. Я даже решила, что она вот-вот расплачется. Ну прямо малое дитя. Ее красивое личико утратило свою безукоризненную симметричность и стало напоминать отражение в кривом зеркале.
— Да не хлюпай ты, — приказала ей Людмила. — Все равно он не остался бы с тобой надолго. Тем более что моя подруга недавно видела его с какой-то немолодой, но богатой бабой.
— Мало ли кто это мог быть, — всхлипнув, сказала Катя.
Еще через секунду она расплакалась.
Светлана принялась гладить ее по голове. Трогательное и печальное зрелище. Но сидящий во мне червь журналистики неусыпно подтачивал цветущие яблони сентиментальной экзотики и плодоносящие смоковницы слезливой романтики. В голове у меня мелькнула газетная полоса, украшенная фотографией плачущей Кэт и снабженная броским заголовком: «Последняя страсть отравленного кутюрье», или «Офелия тарасовского подиума оплакивает неверного кутюрье», или «Смерть на подиуме — прекрасные глаза плачут, завистники злорадствуют». Что-нибудь в этом роде.