Без суда и следствия
Шрифт:
— Ты совершенно ненормальный! Мне через десять минут в эфир. Как я пойду с такой головой! Наташа, останься!
— Заткнись! Наташа, выйди, пожалуйста, на три минуты!
Мой стилист Наташа бросает на меня удивленный взгляд и выходит из комнаты. Димка подходит сзади и двумя ледяными руками сжимает мне шею.
— Значит, хитренькая, да? Самая умная? Ты, гадюка, подслушала мой разговор по телефону и все продала…
— Дима, ты что! Мне же больно!
— Больно? Сука! Это еще приятно по сравнению с тем, что я с тобой сделаю! Ты мужу продала идею?
— Я не понимаю, о чем ты!
— Отвратительная, лживая сука! Ты знала, что я хотел купить эту галерею на Красногвардейской — выкупить долю Виталика. И пока я копался во всех юридических проволочках,
— Димочка, честное слово, я тут ни при чем, это случайность!
— Случайность? Ну да, как же! Я видел сегодняшнюю газету! Прекрати делать из меня идиота!
— Мне больно, прекрати!
— Да тебя убить мало! Я читал интервью твоего мужа!
Я пытаюсь встать, но Димка силой придавливает меня к креслу. Мое тело покрывается неприятной, липкой испариной. Стараясь, чтобы голос не дрожал, я говорю как можно спокойнее:
— В таком случае тебе повезло больше, чем мне, потому что я еще не видела этой газеты и не читала никаких интервью. Странно, ты же должен знать, что вся пресса — сборище лживых сволочей! Но как бы тони было, я тебе клянусь, что совершенно тут ни причем! Это покупка моего мужа, а не моя, ведь это он купил галерею на Красногвардейской. Я не подслушивала никаких разговоров и не собиралась перебегать тебе дорогу. Подобные вещи не в моем характере.
Хриплым от ненависти голосом Дима произносит:
— Мне следовало бы тебя задушить! Знаешь, почему я этого не сделаю? Потому что синие следы удушья будут слишком уродливо смотреться на твоей шее.
И выходит из гримерки, громко хлопая за собой дверью. Я вздыхаю глубоко, с невероятным облегчением. Нервное напряжение выматывает все силы. Прическа свисает липкими от пота прядями. Наташе придется начинать все сначала. Конечно, я была виновата и совершила подлый, бесчестный поступок. Но другого выхода у меня не было. Я должна была жить иначе. Карьера моя на телевидений только-только начиналась. Одна из газет в крохотной заметке назвала меня несравненной (это сделал Филипп Евгеньевич, чтобы услужить человеку, который устроил меня на четвертый канал, конечно же, за его деньги — в смысле оплаты за эту заметку). Но я очень хотела действительно стать такой.
Существовало много причин, по которым я не могла этого достичь. Андрей не вылезал из депрессий. Эти непрекращающиеся депрессии были обычным делом, как насморк или головная боль, вызванные тем, что Андрей все знал. Знал, что он — посредственный художник. Обладая прекрасной интуицией и нерушимой логикой, с самого начала Андрей понимал, что свалившийся подобно снегу на голову успех не что иное, как признание миром его посредственности, сладко окрашенной лжи, которая так нравится ограниченным людям. Андрей стал понимать, что означает полное отсутствие таланта, когда очень многое хочешь выразить, но не можешь, и впал в депрессию. И настал день, когда я тоже поняла, что Андрей — бездарность. Раз это было на самом деле, я начала понимать, что не может быть никакой уверенности в завтрашнем дне. Когда ажиотаж вокруг имени Каюнова спадет, люди перестанут покупать его картины. И придется нам обоим ходить по краю. Но я хотела иметь много денег, я всегда хотела много денег и уверенности в завтрашнем дне. Я чувствовала — необходимо что-то предпринять, только понятия не имела — что.
В тот вечер я задержалась на студии допоздна. В съемочном павильоне давно погасли огни, все начали расходиться. Город уже спал. Я закрыла за собой дверь гримерки, вышла в пустой коридор и вдруг услышала голос Димы — он говорил по телефону. Несколько фраз, произнесенных на повышенных тонах, меня заинтересовали, и я стала внимательно прислушиваться к разговору. Стараясь двигаться бесшумно, подошла совсем близко и услышала все достаточно хорошо. Из разговора я поняла, что два приятеля Андрея вместе с незнакомым мне третьим собираются купить частную художественно-антикварную галерею, но неизвестный мне третий собрался уезжать из страны и решил продать свою долю. Эту долю и собирался купить Димка. Документы должны были оформить через десять дней. Я дождалась конца разговора, вышла из своего укрытия, вежливо попрощалась и поехала домой. План возник у меня в полупустом автобусе (у меня тогда еще не было машины). Антиквариат, недвижимость, частная галерея — деньги, хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне! И этим двум наверняка приятней будет видеть рядом с собой Андрея, а не Димку с его скверным характером.
Короче, все выходило очень просто — следовало только убедить Андрея оформить документы и договориться раньше Димки. Деньги одолжу у сестры, потом отдам. Юля мне не откажет. Я убеждала Андрея всю ночь, приводила разные доводы — естественно, не раскрывая свой источник информации. Узнай Андрей о нем, он возмутился бы до глубины души бесчестным моим поступком и, уж конечно, никогда не согласился бы поступить так. Может быть, я и совершила подлость, но я не видела другого выхода. Ровно через семь дней Андрей стал полноправным владельцем галереи. В честь открытия владельцы дали интервью местной прессе, и Андрей сказал, что идею о художественной галерее подала ему жена. Димка тоже прочитал газету и пришел в дикую ярость. Я боялась, что он действительно меня задушит. Но все вроде бы обошлось. Андрей же был счастлив (как ребенок, получивший игрушку), а значит, была счастлива я тоже.
Через три месяца мы купили квартиру и выплатили весь долг моей сестре. Удивительно четко помню тот день… Когда я впервые поднялась на третий этаж красивого восьмиэтажного дома старой постройки и вошла в свою квартиру.
Внутри пахло свежей древесиной и масляной краской. До этого я была здесь только один раз — осматривала вместе с Андреем и представителем фирмы будущую покупку. Но наконец сделка совершилась, бумаги оформили, и я впервые в жизни вошла в свою собственную квартиру. В ней еще не было мебели. Потоки ослепительного солнечного света вливались в большие окна, и все три комнаты вместе с ванной и кухней были залиты этим светом. Трудно передать словами, чем была для нас с Андреем эта квартира. Оба мы никогда не имели дома, жили на чужих территориях, словно два бездомных бродяги, слоняющиеся из угла в угол, не имея того единственного угла, который стал бы нашим домом. Я помню то удивительное ощущение свободы. Единственное, о чем можно пожалеть, — только то, что потеряли мы в теплоте этих стен, в ослепительных потоках света, открывающих для нас новое утро. Мы не знали, что через некоторое время эта квартира уйдет от нас навсегда и такое долгожданное, нужное, живительное счастье, как стеклянный хрупкий цветок, будет растоптано на асфальте. Я помню первую ночь в необжитой квартире. Сидя на полу (еще не было мебели), мы пили шампанское и были счастливы так, как больше не будем. Наверное, трудней всего мне было расстаться с иллюзией нашего обетованного дома. Но тем не менее я бережно храню в своем сердце те ночи и дни, те самые дорогие часы и минуты, которые невозможно вернуть назад. И чем бы ни согласна я была заплатить — все это уже никогда не вернется.
Через три месяца мы купили для меня машину. Андрей устроился работать учителем рисования и черчения в школу. Ну вот, я так спокойно и просто пишу об этом, а когда-то его поступок стал для меня настоящей трагедией. Его поступок поверг меня в ужас, в кошмар, в шок, я сходила с ума, я думала, что убью его или совершу что-то еще более ужасное.
Это было не по-зимнему теплым днем, вернее, вечером. Андрей вернулся поздно и сказал:
— Я устроился работать учителем рисования и черчения в 237-ю школу на полставки.
Я выронила из рук тарелку, и она с грохотом разбилась на полу на множество мелких осколков.
— Тебе плохо? Ты заболел? Грипп, лихорадка, белая горячка, шизофрения в последней стадии?
— Да не воспринимай ты все так трагично! Что в этом плохого? Просто мне стало в жизни тесно.
— Тесно? А работа в галерее? А картины? А аукцион на следующей неделе? А я?
— Все это остается без изменений. С галереей я отлично справляюсь, тем более что я в ней не один. Но я хочу увидеть жизнь с другой стороны.