Шрифт:
— Тетя Лена! Леночка! Тетечка Ленушечка! — на все голоса кричали дети, шумной ватагой врываясь в уютную девичью комнатку, всю затянутую светлым кретоном.
Сидевшая у окна совсем еще юная, но с бледным, измученным личиком девушка вздрогнула и обернулась на весь этот гам и топот, внезапно поднятый её маленькими братьями, сестрами и племянниками. Милые, круглые мордочки, окружившие ее, сияли таким восторженным оживлением, что у неё не хватило духа охладить этот восторг равнодушием. Она принудила себя улыбнуться и спросить якобы с интересом:
— Ну, что у вас случилось? Рассказывайте!
— Великолепная
— Пойдем с нами, Леночка! Хорошо, да? — затараторили дети, прыгая и тормоша молодую девушку. — И сейчас-же пойдем! Надо ведь к семи часам кончить, чтобы потом еще выспаться перед заутреней.
— Ну, пойдемте! — покорно отозвалась она и встала с кресла.
Дети, цепляясь за нее, визжа и топоча от избытка счастья, повлекли ее в столовую, где уже был растянут длиннейший стол, накрытый белоснежною скатертью, а около него хозяйничали мачеха и старшая сестра Елены.
— Ты тут за всем присмотришь, Леночка? — обратилась к ней мачеха. — Отлично! Дети тебе помогут. А то у меня что-то разболелась голова. Надо будет прилечь.
— А мне хочется сходить к плащанице, — сказала сестра. — Вчера ведь не удалось побывать.
И обе дамы вышли. Дети, в сознании важности возложенного на них поручения, помогали Елене украшать стол цветами, расставлять куличи, яйца, окорока, примерять, куда поставить пасхи, пока еще державшиеся на льду, и т. д. И никто из них не замечал, как из её глаз тихо струились слезы и крупными, светлыми каплями скатывались, то на душистые гиацинты, то на холмик крес-салата, куда она укладывала самые красивые яйца.
Пасха… Страстная суббота… Какие это прежде были радостные, чудно-праздничные дни! А прошлый-то год! В этот самый день и час она убирала стол со своим женихом, с добрым, милым Сережей. Как им было весело, как они шутили и смеялись, не предвидя нависшей над ними беды — жестокой войны! Свадъба их была назначена на август, сейчас-же после маневров; но приготовлять себе будущее жилище они решили заблаговременно и собирались с Фоминой недели начать хождение по магазинам, покупая мебель, посуду, вообще все необходимое для хозяйства. Сережа, чтобы попугать ее, уверял, что обязательно купит для гостиной ярко-зеленую обивку с желтыми разводами, а она притворялась, будто верит ему, и ужасно на него сердится, и оба хохотали до слез, беззаботные и счастливые, как дети.
И вот миновала весна, настало лето, приближался и август, но, вместо свадьбы, веселья и радости, судьба сулила Елене тяжкое испытание. Вильгельм пошел на Россию войной, и Сережа, как офицер, в один из первых-же дней ушел со своим полком защищать родину от кровожадных немецких полчищ.
Сначала все шло благополучно. Сережа участвовал лишь в нескольких незначительных стычках, из которых выходил невредимым, был здоров, бодр и почти каждый день писал своей невесте длинные, интересные письма. Но вот однажды, после большого боя, к ней пришло страшное горе. Никогда не забыта ей того хмурого, осеннего утра, когда она прочла в газете; «Пропавшие без вести: корнет Лачинов, Сергей Александрович»… Положительно, ей было-бы легче узнать, что он убит; тогда бы, по крайней мере, был всему конец, холод, мрак, но зато и покой, Она-бы знала, что он, отслуживший герой, тихо лежит в своей могиле, что он уже не страдает, она-бы могла молиться на этой могиле, а теперь… теперь она даже не знает, как за него молиться: за живого, или за мертвого? Правда, порою в её сердце прокрадывается надежда, что он еще жив, и они когда нибудь да увидятся вновь. Но ведь эта надежда такая несбыточная! Вот уже более четырех месяцев прошло с тех пор, как он пропал, и где она только ни перебывала за это время, наводя о нем справки! Но всюду получался лишь один ответ: ничего неизвестно, пропал бесследно.
И, прометавшись целый день в этих бесплодных поисках, она потом всю ночь терзается страшными думами о Сергее. Если он погиб, то как? Может быть, его заживо втоптали в землю вражеские эскадроны, пройдя через него, случайно упавшего… Или немцы медленно, в страшных пытках добили его, издеваясь над ним… А если он еще жив и в плену, то что с ним сейчас? Может быть, в эту самую минуту, какой-нибудь грубый, пьяный пруссак избивает его, такого гордого и благородного, а ему нечем защититься… А то ей начинаем рисоваться темная ночь в холодном бараке, голый земляной пол, на котором он, прикрывшись порванной шинелью, лежит больной, умирающий, и кашляет, кашляет до изнеможения, и думает, что все о нем забыли… И Елена, с глухим криком, заломив руки, вскакивает с постели, задыхаясь от бессильного отчаянья под своим мягким, теплым одеялом.
Так, изо дня в день, тянется эта тяжелая пытка, она бледнеет и тает, и родные с нескрываемым ужасом следят за тем, как из неё уходить жизнь, точно масло из разбитого сосуда. Вначале они пробовали ее обнадеживать, но потом примолкли и теперь только пытаются чем-нибудь развлечь ее. Но ей все развлечения противны, невыносимы, ей даже обидно, что и в этом году, как-будто ничего не случилось, у них опять устраивается многолюдное разговенье. Конечно, она, понимает, что родные и знакомые в её горе неповинны, а уж детей-то и вовсе даже не за что лишать праздников; она даже считает своим долгом принять обычное участие в этом заветном торжестве, чтобы ничем не омрачить его своим дорогим малышам. Но все-же зачем, к чему все эти роскошные кушанья, лакомства, фрукты, когда может-быть, именно сейчас вот Сережа умирает от голода в какой-нибудь германской конуре, не имея даже лишнего черствого сухаря!
Елена не удержалась и громко всхлипнула, уткнувшись личиком в огромную корзину с цветами, поставленную посреди стола.
— Что с тобой, тетечка? Ты пальчик уколола? — тотчас-же послышался около неё озабоченный голосок.
— Да, детка, пальчик! — овладевая собою, кротко отозвалась молодая девушка. — Ну, ничего, ничего! Давайте-ка торопиться! Смотрите-ка, уже без четверти семь, а ведь всем вам надо еще хорошенько выспаться до десяти часов, а потом нарядиться.
Дети еще старательнее принялись за интересные хозяйственные хлопоты и, благодаря их рвению, все было во время закончено.
Все семейство успело и отдохнуть, и принарядиться, затем, отстояв заутреню, вернулись домой. Тотчас-же начали съезжаться и гости из разных церквей, и не прошло и получаса, как великолепный пасхальный стол был окружен нарядной, оживленной толпою. Всюду слышалось звонкое христосованье, говор и смех; радостные детские голоса заливались, как колокольчики. В воздухе пахло цветами, свежими куличами и сладким творогом.
«Все, все, как и в прошлом году!» — без конца твердила про себя Елена, чувствуя, что от тоски сердце комком сжимается у неё в груди. Однако, не желая докучать другим своим горем, она по привычке занимала гостей разговором, улыбалась и возилась с детьми.
Веселье было в самом разгаре, когда в передней протрещал громкий, долгий звонок. Старый Савельич, служивший у стола, степенно вышел из столовой в переднюю и направился к входной двери.
— Странно! Кто-бы это мог еще приехать? — заметила мачеха Елены, обводя гостей вопросительным взглядом.
Елена-же в эту минуту, доставая себе что-то из буфета, стояла около самой двери в переднюю, но не обратила никакого внимания ни на звонок, ни на щелкнувший замок открываемой двери на лестницу.