Без затей
Шрифт:
А может, всему виной растерянность? Неготовность к изменявшимся обстоятельствам, когда не знаешь не только как себя вести, но и как разрешить себе думать, чувствовать? Когда нет привычки — да и нужды в каком-то смысле — чувствовать, сочувствовать? Что мы знаем о Нине? И что она сама знает о себе?..
21
Наверное, ребята решили, что зав совсем распоясался: опять ушел до конца операции, оставил их одних зашивать рану.
…И прямо в ванну. Не хочу ничего говорить про свои боли, не хочу быть предметом сочувствия. Не хочу, чтоб мне укол делали. На работе еще ни разу так не прихватывало —
В палате, где еще недавно лежал Златогуров, сейчас пребывал старик, которого оперировали слишком поздно. С самого начала я предполагал с большой долей вероятности, что операция бесполезна, рак неудалимый. Но дед так надеялся на эту операцию, зная об истинном своем заболевании, что у меня не нашлось сил отказать ему. По какому-то большому счету я был не прав, но по другому, тоже большому, счету прав…
Подходя к палате, вспомнил, как выписывали Льва. Праздник души, всеобщее ликование. Войти в палату к хорошо выздоравливающему после негладкого течения болезни — все равно что в горячую воду ложиться при почечной колике. Когда все хорошо, лицедейство ни к чему. А если никакой надежды, как сейчас, тут уж приходится делать лицо, изображать бодрую докторскую физиономию.
Открыл дверь. Стоило деду меня увидеть, как он громко, будто с нетерпением ждал — откуда силы взялись! — заговорил, развернувшись ко мне и вытянув руку в сторону жены:
— Да скажите вы ей, Дмитрий Григорьевич, ради бога, чтоб не заставляла меня есть. Не могу я есть. Не хочу…
— Что же это, Дмитрий Григорьевич, ну совсем ничего в рот не берет… Как же он поправляться будет?
— «Поправляться»! Поправляться… — Дед ничком рухнул на кровать, продолжая уже совсем тихим, слабым голосом: — Не надо! Объясните ей, что не надо меня напихивать едой. Я не могу. Все. Я устал. Потух. Я здесь не нужен уже. Не могу. Не нужны мне эти спектакли с едой.
— Как же?.. — опять забормотала жена заданный себе урок.
Тут я успел включиться:
— Жена хочет вам помочь. Она без этого не может. Вы тоже должны ей помочь, ей полегче станет, если вы хоть кусочек проглотите. Столько лет с ней прожили. У вас же сейчас никакой другой заботы нет, правда?
— Вы правы, — еще тише сказал он. То ли силы его оставили, то ли я его добил.
— Выпейте что-нибудь. Выпейте бульон. Все будут удовлетворены.
Ну и обход! Пожалуй, нажил я себе еще одну неприятельницу. Эманация неприязни, по Егору. Дед сегодня или завтра умрет, а жена потом будет вспоминать его последние дни и рассказывать всем о бездушном докторе, с которым деду пришлось иметь дело перед смертью. А я и знать не буду о ее сетованиях и горестных воспоминаниях в кругу близких и далеких. Забуду скоро вовсе о ее существовании — дед вряд ли долго протянет, с ним не было проблем: операция, однозначный и короткий послеоперационный период — конец всему. Быстро забудется. Сейчас думать об этом тягостно и неприятно, а завтра…
Ну вот!.. Этого еще недоставало.
В конце коридора появилась Рая. С радостью к нам не ходят. Разве что, выписавшись, некоторые возвращаются, чтобы
— Правду говорят: нет вестей — добрые вести. Что опять случилось, Раечка?
— Все в порядке было… А сегодня врач его посмотрел в поликлинике и напугал. Он в машине сидит, сейчас скажу, что вы на месте…
Рая побежала за Львом, а я остался ждать в кабинете. Как назло, за окном раздались какие-то допотопные, доисторические звуки жуткой силы. Так, по моим представлениям, мог кричать какой-нибудь динозавр, тиранозавр. Я вжался в стул от этих утробных, скрежещущих стонов. Лев вошел, когда я придвинулся к окну, чтобы рассеять страх и узнать причину рыка. Большая машина со скребком-ковшом, упираясь в землю четырьмя лапами, вылезшими из-под нее, пыталась выворотить что-то из земли. То ли скребок, то ли ковш терся об асфальт и издавал этот чудовищный звук. Железо с камнем воюет. Любопытство удовлетворенно, а страх остался…
Лев лег, обнажил ногу.
Нога теплая, хорошая, пульс есть.
— В чем дело, Лев? Здесь все в порядке.
— Выше.
— Так что ты мне показываешь, где все хорошо? Как бабка: потеряла монету на углу, а ищет под фонарем, потому что светлее.
Ох эти докторские шутки… Ага! Вот оно что. Вижу. Ничего хорошего. В самом верху ноги, где синтетический протез вшит в артерию, надулась большая шишка и. пульсирует — ощупывать не надо, на глаз видно. Кожа тонкая — того и гляди, прорвется. Пульсирующая гематома. Да, инфекция попала, разъела шов. Плохо дело.
— Лева… — Я замялся, не зная, как сказать поаккуратнее. — Попробуем еще раз помочь, но сейчас опаснее.
— Если операция опять, отрежь ты ее к чертовой матери, Дмитрий Григорьевич. Нет у меня больше сил. Будет в конце концов протез. Стану привыкать к нему, — сказал он.
Он произнес первый. Сразу сделалось легче разговаривать:
— Видишь ли, Лева, попробуем обойти инфицированное место. Поставим новый протез. Но старый все равно убирать надо. Он же инородное тело. Теперь его обязательно убрать. А потом уж ногу.
— Две операции?
— Нет. Одновременно.
— А если ничего не делать? Просто ждать, пока не заболит? А пока работать?
— Нельзя. Тебе даже из больницы сейчас уходить нельзя. В любой момент кожа может прорваться — и сильное кровотечение. Кстати, учти: если начнется — кулаком со всей силой прижми и зови.
За окном опять раздался тот же жуткий скрежет.
— Я не могу больше, уже замучился с этой ногой. У меня есть еще одна нога. О ней надо думать.
Сказал мои слова. Это я говорю: не могу больше, замучился с этой ногой. У тебя есть еще одна нога, о ней думать надо. У тебя еще есть жизнь, Лев Романович. О ней надо думать. Пришла пора.
— Дмитрий Григорьевич, может, сразу отрежешь?
— Нет, Романыч. Сначала полечим. Антибиотики поколем. Ведь, если окажется, что ногу можно сохранить, надо сразу начать бороться с инфекцией, до операции, если получится.
Лев махнул рукой.
— Моя палата занята?
— Занята. Но скоро освободится. — Черт возьми, зря сказал. Он же всех тут знает, сегодня же получит информацию, каким образом она освободится, — Но тебе ночью нельзя оставаться одному ни на минуту. Если крованет, надо, чтоб кто-нибудь был и в тот же миг позвал дежурных.