Без злого умысла
Шрифт:
— Карманы одежды в гардеробе обыскивали?
— Не успели, — ответил Варюхин, не отрываясь от бумаги.
Вещей в шкафу было много. Пестрели яркие модные платья из тонкой ткани, кожаные, замшевые, вельветовые жакетики, строгие изящные костюмы. «В день по три раза можно туалеты менять», — прикинул Мохов. Большинство карманов оказались пусты. Лишь в некоторых были надушенные кружевные платочки, какие-то таблетки, клочки ваты. Но вот в заднем кармане голубых летних джинсов пальцы наткнулись на скомканный листок белой бумаги. Мохов развернул его. Жирно и отчетливо отстукано было на машинке: «147.Ж.11 59. Сегодня вечером. Сожги». Подпись отсутствовала. Что ж, неплохо, это уже кое-что, какая-никакая, а зацепка. Надо будет попробовать установить машинку. Хотя, впрочем, записка эта, может, и не имеет никакого отношения к шкуркам, к Росницкой и к ее преступной деятельности. Но проверить надо. Сложно это будет невероятно, но надо. Таковы правила, таков закон, такова его, Мохова, работа. Он хотел было уже повернуться, окликнуть Варюхина, обрадовать его, но неожиданно для
Букву «и» наискосок слева направо делила тонюсенькая, с волосок, полоска, а цифра «пять» походила скорее на шестерку. Шрифт, видимо, долго не прочищали, и нижняя дужка цифры соприкасалась с верхней вертикальной чертой… Подобные огрехи можно было встретить у любой, даже самой ухоженной машинки; подобные, но не именно такие.
— Нашел что-нибудь? — спросил Варюхин, хрустко потягиваясь. Он почти уже закончил протокол и был очень доволен этим.
Мохов вздрогнул.
— Нет, ничего особенного, — не оборачиваясь, с деланным равнодушием ответил он. И тут же изумился своим словам. Он произнес их невольно, не отдавая себе отчета, и лишь через мгновение понял ясно и четко — он сказал так, чтобы потянуть время, чтобы все как следует обдумать и решить. Решить, отдавать записку или незаметно сунуть ее в карман. Держа в кулаке правой руки такой маленький, невесомый и такой тяжелый бумажный комочек, он опять стал рыться в уже обысканных карманах. Опять надушенные платочки, таблетки… Нежный аромат французских духов теперь резко бил в ноздри и вызывал отвращение. Запаха новой одежды, показалось, как не бывало, горько пахнуло затхлостью и нафталином, яркие цветастые платья поблекли, потемнели, или это в глазах у него потемнело. Он тряхнул головой. Да что же это такое? Как он мог даже подумать о сокрытии записки. Он — человек, чье ремесло карать зло и восстанавливать справедливость. Затмение нашло, право слово. Теперь, слава богу, все в порядке. Он вздохнул, повернулся, шагнул к Варюхину, разжал кулак, бумажка бесшумно опустилась на бланк протокола. Все, совесть его чиста.
— Что это? — Варюхин поднял голову.
— Нашел в джинсах, голубых, в заднем кармане. — Чтобы не встретиться взглядом со следователем, Мохов сделал вид, будто наблюдает за быстрыми уверенными действиями Пикалова, который на всякий случай снял заднюю стенку с телевизора — бывало, что тайники устраивали и там.
Затем добавил, поясняя:
— Записка. Только кому и от кого? Будем проверять.
— Превосходно, — одобрительно закивал Варюхин, пристально вчитываясь в текст. — Превосходно. Я займусь этим сам. Свяжемся с кем надо. Попытаемся установить машинку, хотя дело это архитрудоемкое. Ну все, пора заканчивать.
Варюхин показал понятым, где им надо расписаться, и отпустил их. Потом поднял ящик со шкурками и понес его к выходу. Пикалов еще раз презрительным взглядом окинул комнату и, погасив свет, вышел.
— Больше всего в нашей работе я не люблю двух вещей, — откровенничал в машине Варюхин, пребывающий в хорошем настроении после успешно проведенного обыска, — это эксгумацию трупов и проведение обысков. Что касается первого, это всем понятно почему. А вот обыски… Неприятно, знаете ли, в чужих вещах рыться, будто в чужую жизнь сквозь замочную скважину подглядываешь.
— Ну ты даешь, — возмутился Пикалов. — Это же часть твоей работы. Чистоплюй! Паша, ты чего молчишь?
Мохов опять вздрогнул, и Пикалов заметил это.
— Что с тобой? — удивленно спросил он.
Павел выругался про себя — неужели после стольких лет работы в милиции он так и не научился владеть собой.
— Устал, — натянуто улыбнувшись, ответил он и в подтверждение своих слов прикрыл глаза.
Быстрый, теплый, но не по-летнему, а по-осеннему скорее, плотный и тяжелый ливень кончился, унялся непрерывный, монотонный его шум, и теперь только был слышен звонкий перестук капель, падающих с мокрых крыш, с исхлестанных тугими водяными струями деревьев. И можно, даже нужно было сейчас распахнуть окно настежь, чтобы влажный, ароматный от досыта напоенной дождем листвы воздух нетерпеливо вкатился в комнату, тронул разгоряченное лицо, помог сосредоточиться, привести мысли в порядок, успокоиться.
Несколько минут Мохов стоял, опершись на подоконник, и смотрел на город, на скупые огни его, на поблескивающие крыши домов, на горящие окна в зданиях и мелькающие точечки автомобильных фар, на прохожих, спешащих или шагающих не скоро, а размеренно, прогулочно. Он видел все это и не видел. Фиксировал глазами, и только, а мысли его были все еще там, в квартире Росницкой. Ошибся он или нет? Легко это было проверить. Протяни только руку, открой стол и вынь оттуда открытку с новогодними поздравлениями, и все сразу станет ясно. Протяни только руку и открой… Одно лишь движение, простое, привычное, а каким оно сейчас кажется тяжелым, будто не стол надо открыть, а двухсоткилограммовую штангу поднять. Что штангу! Трехосный МАЗ с места сдвинуть. Тряхнул головой, хлопнул ладонями по подоконнику, развернулся круто, шагнул к столу. «Какая чепуха, что за нелепица в голову лезет, воображение у тебя неуемное, сей момент, услужливо сотни вариантов нарисовало тебе, да таких, что можно за правду принять, поверить. А все ерунда, совпадение. А если и не совпадение, тоже ничего страшного, мало ли сколько неожиданных пересечений в жизни бывает». Теперь он уже смеялся над своими страхами и предположениями. Отругав себя за мнительность, выдвинул ящик, порылся в нем, достал помятую открытку, положил на стол ее картинкой кверху, потом извлек из кармана фотокопию найденной при обыске записки, огладил ладонью глянцевую поверхность снимка, словно таким образом хотел снять с него игривые блики от настольной лампы, и только тогда перевернул открытку. На обратной стороне ярко и контрастно было напечатано:
«Дорогие Лена и Павел! Поздравляю вас с наступающим Новым годом. Желаю вечной любви, тихого семейного счастья (чего при твоей работе, Паша, крайне трудно добиться, но все же), радости и побольше детей. Искренне любящий вас дядя Леня».
Характерный излом буквы «и» теперь бросался в глаза сразу, потому что на другие буквы Мохов и не смотрел, не было в этом нужды, он знал, что они обычные, без изъянов, похожие на миллионы других. Он перевел взгляд на правую сторону открытки, туда, где писался адрес. Вот цифра «пять». «Ул. Первопроходцев, д. 15, кв. 8» — это их с Леной адрес. Пятерка здесь тоже очень походила на цифру «шесть». Все сходится. Праздничные поздравления дядя Леня писал всегда на машинке. Объяснял он это всегда тем, что почерк у него до того неразборчив, что он и сам не понимает и половины того, что нацарапал. Своей машинки у него не было, не было ее и в гараже, которым дядя Леня заведовал. Интересно, где стоит та, с изломанной «и»? Мохов поставил локти на стол, сцепил пальцы в замок, потер ладонями переносицу, лоб, сильно потер, до боли. Ну, хорошо. Что же все-таки может быть общего у парикмахерши и дяди Лени? Амурные дела? Росницкая — женщина симпатичная. Так что не исключено. Хотя у дяди Лени есть женщина. Но, может быть, у них уже все закончилось. Тогда почему он ничего не сказал ему и Лене? Зачем ему скрывать? Он же холостой. Но причины могут быть самые различные: боится сглазить, например. Стоп! Бывший любовник Росницкой Куксов работал в гараже у дяди Лени. Есть ли связь между Куксовым, дядей Леней, запиской Росницкой и шкурками? Вряд ли! Чтобы дядя Леня занимался разными преступными махинациями? Нет, быть такого не может. А записка? Так это точно насчет свидания или просто случайно Росницкой в карман попала. Наверняка случайно попала. Записка могла быть и Куксову написана, Росницкая одежду его чистила или просто на полу нашла и машинально сунула в карман. Да, скорее всего. Так что нечего волны делать, подождем прибытия Росницкой.
Бесшумно отворилась дверь, полоса света, расширяясь и удлиняясь, пробежала по комнате, щелкнул выключатель, вспыхнула люстра под потолком. Опершись плечом на косяк двери, в проеме ее стояла высокая, стройная миловидная женщина. Поежившись, она сложила руки на груди, проконстатировала деловито, когда Мохов, не торопясь, повернулся:
— Холодно и темно, как в погребе. Вместо настольной лампы мог бы с тем же успехом свечу поставить, право слово. Купи, в конце концов, что-нибудь приличное.
— Это не светильник, Лена, это память, память о деде, — сказал Мохов, смахнув открытку и записку в стол. — Ты же знаешь, но почему-то…
— Знаю, конечно, извини, — мягко перебила жена и как можно ласковее улыбнулась; она заметила, что мужу разговор этот неприятен. Улыбка у нее была хорошая, располагающая, волнующая. Мохов с удовольствием полюбовался большим красивым ртом жены, мелкими ровными зернышками зубов, улыбнулся тоже.
Лена сделала несколько шагов по комнате. Ступала она пружинисто, бесшумно, по-кошачьи, хотя и была на высокой шпильке. Нога в легкой туфельке очень мило подрагивала, когда каблук соприкасался с полом. Тонкое платье, ниспадавшее от пояса широкими складками, раскачивалось из стороны в сторону. Мохов опять улыбнулся. С этой походки все и началось. Тогда в Омске, четыре года назад, увидел он вдруг в уличной толпе впереди себя стройную фигуру, не шагающую, не плывущую, а летящую, и пошел невольно за ней, боясь обогнать женщину, боясь разочароваться. Так и шли они по городу, долго шли. И вдруг она обернулась, будто почуяв неладное, просто так обернулась, придерживая разлетающиеся волосы руками. Он не успел отвести взгляда. Глаза их встретились. Что за глаза были у нее, что за губы… Она передернула худыми плечиками и, гордо вскинув головку, полетела дальше. Так и шли они по городу, пока не остановились вдруг, не рассмеялись, не назвали друг другу своих имен. Мохов считал, что ему необыкновенно повезло с женой. Она была добра, привлекательна, умна, сдержанна. Были и недостатки, конечно, но Мохов видел в них продолжение ее достоинств. Он любил ее. Четыре года супружеской жизни не только не развеяли его чувства, наоборот, укрепили.
Лена подошла к окну, опять поежилась, обхватив себя руками, обернулась к Мохову:
— Дяде Лене ты позвонил? — спросила она.
Мохов опустил глаза, непроизвольно, помимо желания. Он так и не научился скрывать перед женой своих эмоций, настроения.
— Не успел, — ответил он. — Завтра.
— Сегодня, Паша, пожалуйста. Неудобно. Сами просили и не можем позвонить. Кому это надо? Не ему же. Тебе надо, мне. Ты его знаешь, он первым звонить не будет, не любит навязываться. Ты же знаешь.