Без знаков препинания Дневник 1974-1994
Шрифт:
Однажды попросил Фаину Зиновьевну поговорить обо мне с Юрием Александровичем Завадским — она работала у него секретарем и помогала по хозяйству. Ф.З. потом строила много догадок, почему он не взял: наверное, подошла не вовремя, когда он карандаши затачивал — в этот момент его нельзя беспокоить. Это всем известно, что Завадский собирал карандаши и что у него их несколько чемоданов. Он ответил сухо, вытряхивая стружку от карандашей в пепельницу: «Вы же знаете, что у меня есть другой такой же Олег — Анофриев!» Вот когда началось! Я все бы мог поняты он не знает меня как артиста, лень заниматься квартирой, «единиц» нет — все что угодно. Но отчего родился этот странный двойник? Уже тогда я решил, что это Он подстроил, Анофриев — это Его «подставка». Он мне так отомстил за то, что я в Малый театр тогда не пошел. Я захотел с Ним объясниться, и Он мне эту возможность дал... Понимая, что пожартовал у Равенских я вдоволь, а теперь нужно за ум браться, я решил попросить моего педагога Виктора Карловича Монюкова порекомендовать меня Кедрову. Все шло как нельзя лучше — Михаил Николаевич принял в своем мхатовском кабинете: «Олег, не прочтете ли монолог Хлестакова? (Я вздрогнул — и оттого, что именно Хлестакова, и что вообще должен что-то читать.) Вы не удивляйтесь, что прошу вас Хлестакова... Мы задумали постановку «Ревизора». Я воспрянул духом: «В таком случае хочу пригласить вас в ЦДРИ, Михаил Николаевич, там будет просмотр нового фильма... с моим участием». — «А что за фильм?» — «Укротители велосипедов»... смешная такая
65
В.М. Невинный играл роль Хлестакова на сцене МХАТ.
Круг третий: ...прячется
То ли в мае, то ли в июне 64-го на гастроли в Москву приезжает театр Товстоногова. Мы с Аллой живем в гостинице «Центральная» — на время «Жалобной книги» [ 66 ] нам такую роскошь позволили. Тут же рядом, на улице Горького — и Модя Табачников. Он часто для БДТ музыку пишет, я с ним познакомился на съемках «Велосипедов»... Сначала встречаюсь с Лавровым, делюсь впечатлениями об увиденных спектаклях. Отчасти эта встреча повторила киевскую: когда-то БДТ в Киев приезжал, и всех поразила тогда игра Копеляна — особенно в «Синьоре Марио...» и в «Не склонивших головы». Даже в небольшой роли в «Гибели эскадры». А в «Варварах» свели с ума Доронина и Луспекаев. Кирилл, наверное, обиделся, что о его работах не говорили. И уж наверняка обиделся, что попросил организовать встречу с ГА не его, а Пашу Луспекаева. Паша с охотой вызвался помочь, и эта встреча тут же состоялась — на квартире у Табачникова. Наверняка Товстоногов обо мне слышал — и от Луспекаева, и от Розы Сироты, и от Копеляна, которому нравился мой Часовников. Когда-то еще была разведка, прощупывание со стороны Дины Шварц. Во время гастролей в Киеве Алла делала телепередачу о театре. И Дина ее консультировала. Как-то невзначай она к ней подъехала: мол, как Олег отнесется к тому, чтобы переехать в Ленинград... она хоть и не делает официального предложения, но хотела бы знать... А было это тогда же, когда и история с Малым театром... Как бы то ни было, проблема с переездом встала не тогда, а сейчас.
66
В фильме «Дайте жалобную книгу» Борисов сыграл главную роль.
Товстоногов — так мне показалось — пришел на встречу с готовым решением: «Зарплата та же, квартиру поменяете легко, в Киев охотно поедут... Доложу на худсовете. — О ролях я боялся заикнуться, он прочитал все в моих глазах. — Пока ничего предложить не могу. Но, разумеется, без работы не останетесь». Худсовет состоялся тут же, в Москве, больше всех радовался Пашка. Я поставил коньяк, и мы это событие отметили. Вскоре и переезд состоялся — нам временно отвели комнату в общежитии. Алла занялась обменом. Юрку определили в английскую школу, а я отправился на первый сбор труппы. После того как объявили мое имя, в зале вежливо поаплодировали. Я получил роль Карцева в спектакле «Еще раз про любовь». Не густо. Пашка увидел, что я подскис, и начал проводить со мной работу: «Понимаешь, когда я тебе встречу устраивал, я многого не сказал... Просто хотел, чтобы ты здесь работал. Но теперь знай, что тут — лестница. На вид она — парадная, вылизанная. Вылизывают ее все по очереди, и тебе придется». — «Нет, Паша, я не смогу...» — «Сможешь, по крайней мере вид сделаешь. Я же смог, черт тебя дери! — Он вмиг сделался пунцовым, кровь закипела, но тут же взял себя в руки и продолжил так, будто вкладывал в меня каждое слово, по ложечке: — На этой лестнице у каждого есть ступенька. Кто-то стоит повыше, кто-то пониже. Если ты далеко вперед высунешься, тебе тут же укажут на твое место... Но ты по этому поводу, Олежка, не грусти. Посмотри, какой город цивилизованный (Паша, правда, сказал: «цивилизированный»), кресла синим бархатом обтянуты — где ты такое видел?.. Наконец, и я тут — в обиду не дам!» Он, как мог, меня успокоил, да я и не сильно огорчался. Понимал, что все сначала начинать. Зато теперь с Копеляном в одном театре, Стржельчиком... Если пройти через «ватрушку» [ 67 ] по Зодчего Росси — то ты уже на Невском, напротив Елисеевского, тут «и собаки тебе танцуют». Нету, правда, бекеш, картузов, «бакенбардов, пропущенных под галстук», зато мохеровые шарфики в моде и заграничные пальто из ратина. В холода город надевает шапки из кролика, а ондатровые — только по спискам, через обком. Бог весть какими ухищрениями меня внесли в такой список, согласившись, что с непривычки, после Малороссии, уши мерзнут сильнее, чем у других. Но так же как в список внесли, так же и вынесли. В общежитии вместо собак танцевали дворники — особенно по выходным и в дни получки. За ними потом Алла коридоры мыла и сортир. Так было заведено: на общей кухне графики дежурств вывешивали. Почти в таких же условиях и Иван Александрович когда-то обосновался: «маленькая комната, постель, стол, чемодан, пустая бутылка». У нас еще раскладушка и холодильник. Через год желанный обмен «выгорел», и мы переселились на Кабинетную. За это время я образ Карцева вылепил и еще ввелся в «Карьеру Артуро Уи». Смотрю, Товстоногов молчит. Паша говорит, это хороший признак. Значит, присматривается. А тут Юрий Сергеевич Лавров из Киева приезжает и не просто наугад роль называет, а именно эту... целенаправленно: Иван Александрович Хлестаков!! Я, конечно, вскипаю — не на Лаврова, а на того черта... Чувствую, Он рядом, под кроватью прячется. Бывало, раньше на постели валяется, теперь пошелохнуться боится. Начинаю Его отчитывать: «Ты думаешь, я Большой Драматический ради тебя брошу? Я что, на самоубийцу похож? Давай прощаться, ничего у нас с тобой не получится!» В этот момент кто-то проскользнул в щель. Дверь скрипнула. Я подумал, что на этом между нами все кончено.
67
«Ватрушкой» в Ленинграде называли Площадь имени Ломоносова
Круг четвертый: ...гадит по-крупному
В одной из бесед, как будто невзначай, Товстоногов напомнил: «Олег, вы готовитесь к Хлестакову?» Я, действительно, исподволь готовился. Еще не было распределения, но всю литературу вокруг «Ревизора» я собрал. Миша Данилов дал Андрея Белого, Алла из ленфильмовской библиотеки притащила Вересаева и Мережковского. Однако на Доске приказов меня ждал сюрприз: Ивана Александровича поделили между Басилашвили и мной. Именно так — в алфавитном порядке. «Очередная подставка с Его стороны, — подумал я. — Он опять, как прыщ, вылез...» У меня на нервной почве разыгрался гастрит, и я угодил в больницу. Отсутствовал только неделю, все-таки на репетиции спешил, но за это время был разведен весь второй акт. Когда я увидел, как Басик рыбкой ныряет в кровать, то понял, отчего нас двое. Ему нужен водевильчик, легкость и в мыслях, и во всяком месте. Я уже готовился заявить о своем уходе, но из-за «Генриха» не решился. Пожалуй, я тогда по-настоящему разыгрался. После премьеры шекспировской хроники они пожимали плечами: откуда такой артист взялся? где раньше был? Выпустили джинна на свою голову... Тут я вспомнил про «Пашину» лестницу: поднялся на одну ступеньку и еще ногу на другую занес! Посмел!.. Исходя из их логики, меня вообще нельзя было подпускать к «Ревизору». Я повторял рисунок Басилашвили, пытаясь — с муками — отстоять что-то свое. «Ужимки и прыжки» делать отказывался. Товстоногова это злило. Репетировали в очередь. Он сыграл прогон, после него — я. Премьера была не за горами, и ГА должен был выбрать кого-то одного. Что он и сделал. Я увидел фамилию Басилашвили и перестал ходить. На мое отсутствие никто не обратил внимания, как будто всем полегчало. Конечно, они обратили, но перед премьерой им не до меня! Со мной можно потом объясниться. После генеральной — какое-то перешептывание. Да, это победа, такого прочтения никогда не было, но чепчиков в воздух никто не бросал. Неожиданно позвонил Аркадий Исаакович Райкин и начал издалека: рассказал, как в молодости с ним произошла почти такая же история. И тоже Хлестакова касалась. Он говорил, что это адская пьеса и режиссеры часто попадают в заколдованный круг. Просил, чтобы я все-таки играл... Тогда, после премьеры «Ревизора», сразу предстояли гастроли в Москву. Товстоногов меня вызвал. Разговор состоял из двух-трех фраз:
— Олег, вы, наверное, обижены... Я должен признать сегодня свою ошибку.
— Да, вы ошиблись, Георгий Александрович. (По-моему, он такого ответа не ожидал. Шеф загасил сигарету и тут же закурил новую. Терять мне было нечего...)
— Вы можете войти в спектакль и сыграть Хлестакова в Москве? Очень ответственные гастроли...
— Я бы не хотел больше к этой роли возвращаться. Буду в Москве играть «Генриха» и «Мещан».
— Понимаю вас...
И все. У меня гора с плеч.
В Москве шекспировская хроника имеет оглушительный успех. За кулисы приходит Равенских и даже на колени становится. Появляется и Ю А Завадский — играли-то в его театре! — и дарит толстый карандаш с запасными грифелями. Так трогательно с его стороны.
Любую роль предлагает... Сейчас, думаю, Хлестакова назовет, а он почему-то Ричарда Третьего. Просто к тому времени мы с Иваном Александровичем уже расстались. По-английски.
ноябрь 22 Полдомика
Сегодня год, как репетируем «Дядю Ваню». Женя [ 68 ] вдруг спросил про идею. Мол, во имя чего все это. Стали перебирать. И про восторженность души, и про то, что русские характеры ничего не могут осуществить. До конца довести. Ефремова почему-то это задело. Кричит: «Нет тут никакой идеи!.. Понимаете, ни-ка-кой!» Я читал недавно воспоминания Коровина, и в них есть эпизод, как Чехова — тогда еще начинающего писателя — атаковали студенты:
68
Е.А. Евстигнеев играл роль профессора Серебрякова.
— Кому нужны ваши рассказы? В них нет ни оппозиции, ни идеи...
— Вы правы, никому не нужны, — так или в таком духе ответил Чехов. — Нет у меня никаких идей!
Женя буркнул в мою сторону-. «Тебе-то проще! У тебя как раз идея есть — твои леса!»
Можно сказать, идея всей жизни. Назовем это не лесами, а скромно — именьицем. Тесть купил дачу в Ильинском, по Рязанскому шоссе. И присмотрел нам домик. Точнее, полдомика. Но чтобы его получить, нужно быть членом кооператива, инвалидом и еще очередником в Моссовете с десятилетним стажем.
Год идут репетиции, и год хожу по инстанциям. Какие-то разрешения в Моссовете получил, теперь самое страшное испытание — собрание кооператива, то есть народа, который стал «здоровее, богаче, умнее...» (цитата из Чехова).
Ни о какой восторженности души речи не идет.
Декабрь 17 Министр пьет холодную воду
В 9 утра четырнадцать «народных» ворвались к Демичеву [ 69 ] — тепленьким взяли. От волнения он пил холодную воду. Все говорили в защиту Ефремова. А министр — невинные глазки: ах, это по поводу укрепления художественного руководства? Так бы и сказали... Нет, это вы по поводу укрепления, мы-то как раз против. И Прудкин, и Степанова, и Калягин, и Табаков, и Невинный... и даже я. Наверное, смешно в этой компании выглядел. Но говорил убедительно — оттого, что впервые оказался в каком-то движении и свежий взгляд имел. Это, конечно, ненадолго. Уж больно противоестественно.
69
П.Н. Демичев — в то время министр культуры СССР.
декабрь 20 Как играть маету?
Вышли на сцену. Не очень удобно. Какой-то гигантизм. И фурки, которые скрипят, еле поворачиваются... Точная география всего: это — кабинет, это — свежий воздух... Отчего, когда такой реализм, хочется условности? И наоборот?.. Такой же точности в характерах пока нет. Не понимаю, как в первом акте делать эту маету. Я не привык слоняться по сцене... О.Н. говорит: «А ты не думай!..» Как же это?.. Кончили сцену с Соней («У меня больной умер под хлороформом») и сделали перерыв. По радио сообщили, что помер Устинов. Полилась скорбная музыка и — наперекор ей — захотелось все в этом спектакле взорвать. И еще притащили сплетню, как в БДТ у Доски расписаний обо мне вспомнили. Разумеется, те же... «Как там наш-то? — поинтересовался первый. — Что-то не слышно его». «Притаился. Астрова репетирует», — объяснил второй. «Но этого не может быть! Это же не его роль!» — с возмущением перебил первый. Аж закипел. «Ну и как, идет?» — встрял в разговор третий. «Пока туго... Очень туго...» — со знанием дела закончил второй.
декабрь 25
Присудили Госпремию [ 70 ] . И сегодня вручали. (Половину денег решили отдать вдове Толи Солоницына.) При вручении партийные дамы ходили в черном — как пиковые. В стране — траур, но жизнь должна продолжаться... «Банкет, — мрачно изрекла одна, — перенесем на два дня. Повременим. Неудобно как-то сразу радоваться. (Все одобрительно качнули головами.) Светлый был человек Дмитрий Федорович Устинов! Пусть он увидит, как стране его не хватает». Что-то похожее говорит и Попова в «Медведе», что-то насчет его тени... Собаку все-таки подложили: на банкет — без жен! Несмотря на это, можно утверждать: жизнь в Москве началась недурно. С Новым, 1985 годом, дорогой товарищ!
70
В числе участников съемочной группы фильма «Остановился поезд» Борисов был удостоен Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых.