Без знаков препинания Дневник 1974-1994
Шрифт:
Вернувшись домой, я взял с полки Мифологический словарь и все про Марсия прочитал. Что-то в нем нравилось, что-то не очень. Нравилось, что покрыт шерстью — значит, колючий. И что бородатый нравилось. А обидно было то, что никогда уже не быть Аполлоном!
Мы только что с Юрой обсуждали, как сделать «Петербург» Белого. Строили планы. И Караулов везде пишет, что я должен играть Аблеухова. Но Аблеухов-то — Аполлон! Да не просто Аполлон, а еще и Аполлон Аполлонович!!
Вот отпущу сейчас бороду — для Левы, для «Вишневого сада», и, может, для Рагина [ 129 ] . Будет своя. Не нужно клеить. И, конечно, все без грима. И все они — и Фирс, и Рагин — будут непохожи — это непременное условие...
129
Борисов сыграл роль Фирса в спектакле Л.А. Додина «Вишневый сад» (генеральную репетицию) и готовился сыграть Рагина в фильме «Палата № 6» (проект не был осуществлен).
Надо все-таки узнать, откуда это: «...быть лицеприятным — нехорошо, такой человек и за кусок хлеба сделает неправду». Вертится в голове...
Девятый кирпичик: осторожно — обольщения!
На первый взгляд этот кирпичик к профессии отношения не имеет. Но зато, как говорил все тот же Жевакин, «это уже касается насчет личности». Если, конечно, таковая в наличии. На пути у этой личности обольщений, соблазнов предостаточно. И вот самое неприятное: актеры любят режиссировать. Хлебом не корми. Никто не хочет посмотреть на себя со стороны — на режиссуре обжигаются, но снова — за режиссуру! Как дурман. Как для музыканта дирижерская палочка. Но у музыкантов есть возможность спрятаться за ноты (многие из них так и говорят: я играю только то, что написано в нотах, — и все!). Что же делать остальным? Неужели нельзя, чтобы: и швец, и жнец, и на дуде игрец?
Вот что предлагает мой герой, Человек в футляре: «...скрестить бы нашу нацию с немецкой, мы бы тогда все смогли. У нас и колбаски бы тогда были не хуже немецких».
У Сергея Юрского есть по этому поводу замечательный рассказ. Как встретились два артиста: немецкий и советский. Немецкий допытывается у советского, как строится его рабочий день. Советский начинает с того, что встает рано. «Ах, вы рано встаете?..» — Перебивает немец. «Да, встаю рано, чищу зубы, завтракаю...» «Ах, вы завтракаете?..» — опять удивляется немец. Наш «выкладывает» ему весь свой рабочий день: бегу, говорит, на репетицию, потом, после репетиции, на телевидение, потом чиню машину, перекусываю, заезжаю за женой, вечером на спектакль, после спектакля еще в гости... Немец все переспрашивает «Ах, вы бежите на репетицию?..», «Ах, вы...» И наконец, когда день кончился, делает резюме: «И что же — такой мизерный результат?» Наш соглашается: «Да, такой мизерный результат!»
Один раз на режиссуре «обжегся» и я. Результат был действительно мизерный — фильму «Стежки-дорожки», где я еще играл и главную роль, Украина присудила четвертую категорию. Ниже уже не бывает. Москва положение исправила: в результате вышла третья.
Сценарий Зарудного был плохонький, но это меня не остановило — мне было 33! Да и как отказаться, когда дают возможность снять кино! Я решил, что сценарий буду править по ходу дела и что приглашу Артура Войтецкого как сорежиссера. Понимал, что одному не потянуть (хорошо, понимал хоть это!).
Меня тянуло к камере! К тому времени у меня была уже своя, любительская, фирмы «Сиконик». Я купил ее у Галины Самцовой (недавно в Лондоне мы встретились и вспоминали то время!). А началось с того, что Валерий Парсегов, замечательный танцовщик, мой друг, порвал ахилл. У Парсегова был знаменитый на весь мир прыжок Он был уже лауреатом премии Нижинского... Купил себе такую камеру, чтобы снимать под водой (пока не срастется ахилл, танцевать он все равно не мог). Получился замечательный фильм про то, как он плавал и изучал всевозможные водоросли, медуз. Попросил меня его фильм озвучить, мы вместе монтировали и писали текст... и я заболел этим.
Сначала купил себе ласты с трубкой, а потом уже камеру. Снимал маленького Юрку, рыбалку на Трухановом острове, Базиля на тренировке. К камере докупил монтажный столик, проектор «Луч», раздвижной экран, магнитофон «Десна» и чешский микрофон на трех ножках. Получались пятнадцатиминутные фильмы. Юра выступал в качестве монтажера: сортировал, развешивал пленки на гвоздики. Пленка была советская, проектор жевал эту пленку, я доставал скотч (это тогда была редкость!) и склеивал ее на монтажном столике. Так я подумал, что могу выйти и на большой экран... Однако когда увидел «Стежки-дорожки» в окончательном виде, то для себя решил: больше притязаний на режиссуру не будет!
Конечно, другие искушения тоже подстерегают. Так, забавно, что все вдруг запели. Все как один. (Самовыражение? Невостребованность?) Не важно, есть ли слух, голос. Хорошо, когда это «самовыражение» вплетено в ткань, в действие. Я, например, люблю свою песенку из «Рабочего поселка». Последняя из тех, что я пел, — о таракане [ 130 ] даже представляла интонационные трудности, и мне пришлось взять несколько уроков у композитора.
Когда-то я хотел заниматься этим всерьез и записал на свою «Десну» (о ней уже шла речь) «Песенку американского солдата» и «Всю ночь кричали петухи». Об этих записях узнал М.Ф. Романов и попросил дать ему послушать. Слушал он дважды, напряженно. Потом воцарилось молчание... Говорил он тихо: «Понимаете, Олег, вы талантливый человек. Если начнете петь, то рано или поздно это у вас получится. На определенном уровне... В футбол — тоже получится на определенном уровне. Даже если захотите манекенщиком...(!!). Но чем больше будете размениваться, тем больше будете терять в профессии. Учтите, эти маленькие потери долго будут незаметными, но потом — бах! — и вы уже катитесь, как мяч к обрыву».
130
«Песня о таракане» написана Ю.В. Красавиным на стихи Н.М. Олейникова.
Искушения получить роль через партком сейчас, слава Богу, отпали. Хотя лучше не зарекаться... Тем более что на смену парткому могут прийти другие структуры. И тоже властные. Они все равно будут выдвигать, рекомендовать. И если исчезнут собрания, доносы, то группировки всегда будут. И, скорее всего, будут кухни главрежей. Кухни не творческие — натуральные, где решается все: роли, зарплаты, поездки, мера наказания... В Ленинграде тоже была такая кухня — самая главная. Но чем-то я там не приглянулся — на лице, что ли, у меня все написано? Неумение петь в хоре? Нежелание мыть полы?
В Москве волею судеб оказался в «группировке». В числе той «шушеры», которая делила МХАТ. А было так В кабинет министра культуры ворвались все «народные» — без всякого предупреждения, чтобы взять его тепленьким. Он, бедный, пил воду, оправдывался. Мы настаивали на скорейшем делении. В это время Мягков сидел в приемной — он опоздал и войти не решался. Секретарша министра переговаривалась с одним из его замов. Тому уже не терпелось попасть на прием, и он все время возмущался: ну что же так долго? кто там у него? Секретарша была лаконична: «Да всякая шушера!» «Шушера» — это: Прудкин, Степанова, Смоктуновский, Калягин, Невинный... и Борисов.
У меня не было другого выхода, как войти в ту «коалицию». Тем более что Ефремову я верил. Я возвращался в свой родной дом, как блудный сын к своему отчиму... На Васильевской, в Доме кино, увидел Галю Волчек, она улыбнулась как-то заговорщицки, почти сочувственно: «Предаст... Переступит... Помяни мое слово».
Предал... Правда, не переступил, потому что я успел унести ноги. Мы все когда-нибудь ответим там за то, что поддались искушениям. Не этим, так другим. «Время для всякой вещи и суд над всяким делом». Только одна мысль не дает покоя: а вдруг и в той жизни будут любимчики и холуи? Они ведь умеют стать такими шелковыми, гладкими. Даже если их и осудят, они быстро приспособятся, покаются, попадут под первую же амнистию по случаю светлого праздника... и все закружится по новой.