Без знаков препинания Дневник 1974-1994

Борисов Олег Иванович

Все это время, пока мы шли, я мог разглядеть только его спину. Несколько раз он оборачивался, но на мне своего взгляда не задерживал — растворял его в своем любимом Фрагонаре или Клоде Берне. К тому же нас разделял еще плотно висевший туман, и множество шандалов с зажженными свечами не помогали его рассеять. Во дворце не просохли стены и было... не очень уютно. Плафоны, обивка, которые расписывал хозяин, меня мало занимали по той причине, что я никак не мог разобраться: как и с какой целью я сюда попал? Не то чтоб подать голос, — даже кашлянуть от пропитавшей меня сырости я не смел. Остановились

мы в кабинете.

— Мне много о тебе говорили... Что сможешь хорошенько меня развлечь.

— Развлечь? — так от удивления первое слово вылетело из моего рта.

— Я очень люблю трагедии. Чтоб дух захватывало. Хочу, чтобы ты прочитал монолог Призрака... Мне важно знать, как его отравили...

— Но я никогда не играл этой пьесы.

— Мне и не надо, чтоб ты играл. Терпеть не могу паясничанья. Надо, чтоб ты декламировал... И, по возможности, медленно, вдумчиво... Вот — книга перед тобой». Не хватает только костюма. Костюм должен быть с иголочки...

Император щелкнул пальцем, и к нему стрелой подлетел адъютант.

— Готово ли одеяние для артиста? Вы обещали к этому часу...

Адъютант исчез с такой же быстротой, как и возник Я разглядел, что необходимая страница уже была отмечена закладкой. От волнения у меня пересохло в горле и начался озноб. Один из слуг подал стакан с лафитом.

— Пей смелей — не отравлено. Думаю, не будем дожидаться костюма — начинай так! — и, откинувшись в кресле прямо напротив, император прикрыл глаза. Боковым зрением я разглядел стопку толстых, неразрезанных книг, очевидно, предназначенных для меня, отпил лафиту и начал: «Да, этот блудный зверь, кровосмеситель...» В кабинет стали подтягиваться люди, зашелестели платья. Я боялся оглянуться. Когда дошел до того места, как «дядя подстерег с проклятым соком белены в сосудце», Павел Петрович попросил начать сначала.

— А всю трагедию до конца прочитать сможешь?

— Смогу... Только если в таких темпах, по слогам, это займет не меньше четырех часов...

— У меня еще история Петра для тебя приготовлена. Хочу послушать, как Петр травит царевича. Да и сыну своему напомнить...

— Государь, если вас эта тема так интересует, — неожиданно осмелел я, — то, может, историю Сальери и Моцарта? Я ее наизусть знаю...

— Наизусть, говоришь?.. Может, ты бы мои указы наизусть выучивал?.. (Смешок императора не сильно обласкал душу.) Концерт для флейты и арфы у господина Моцарта — прелестная вещица... А кто, говоришь, их историю сочинил?

— Пушкин! — ответил я, удивленный неосведомленностью Павла.

— Пушкин? Мне это имя не знакомо...

— Не может быть, чтобы не знакомо, — начал настаивать я. — Хотите, из его «Вольности» вам прочту?.. Это очень раннее сочинение...

Прочитав только четыре строчки, я наткнулся на омраченный лоб императора. Кулаки его сжимались и разжимались, а по моей коже пробежал горячий пот. Я понял, что позволил себе лишнее. Откуда ж такая легкомысленная неосторожность? — спрашивал себя я и, не найдя ответа, приготовился к худшему.

— Гроза царей... свобода... что это такое? Не нравится мне это. — Он говорил жестко, уставившись куда-то в одну точку. — Если ты на жестокость мою напираешь, то вспомни лучше, как Петр ею хвастал: «Когда

огонь найдет солому, то он ее пожирает, но как дойдет до камня, то сам собою угасает...» Я не жесток, запомни это, — я требую исполнения законов — все! Не только в одном Петербурге, а по всей России-матушке. Кровью буду харкать, но сделаю! Когда в одной пролетке отправятся в Сибирь и генерал, и купец — тогда нужды не будет так написать: «Молчит Закон — народ молчит...»

Неизвестно, чем бы для меня кончился этот урок, если бы портной не принес мое платье. Оно было сшито по немецкому образцу — черная кокарда и черные гетры должны были дополнять его. Однако гетры никак не застегивались, а все платье сидело слишком свободно, как мешок Это привело императора в бешенство. Я понял, что беды не миновать не только портному и парикмахеру...

— Разве я такое платье просил? А эти пуговицы — кто их за вас оттирать будет? Как он в таком виде перед императором... Букли долой! Косу долой! Все долой! Срам! Срам! Срам! Бить нещадно! Двести, триста... четыреста палок! Тут же на месте, без промедления!

Сорвал с меня парик, начал его топтать, после чего впялился в меня глазищами:

— Декламация отменяется! Сам мое приказание и исполнишь. Сам же, при мне! Забьешь их как собак или несдобровать будет тебе!

Я в ужасе отступал от брызжущего пеной императора, чуть не сбил статую Лаокоона... и, конечно, проснулся.

Сначала перевел дух: до чего же я дошел, что репетирую уже ночью? Было четыре часа... Все во мне сдвинулось — и время (как мог Павел Петрович знать о существовании «Вольности»?), и впечатления от фильма «Людвиг» (я вполне походил на несчастного Кайнца, который декламировал баварскому королю)... Наконец, приплелись и собственные записи, которые я сделал перед сном: «Сегодня в театре была примерка костюмов — это ужас. Балахоны! Висят как на вешалке. Отправили на переделку. Павел должен бы всех высечь».

март 31

Вот уже неделю сижу за городом и наслаждаюсь тишиной. Есть возможность оглянуться перед последним рывком. Хейфец с «Клопом» уехал в Грецию. Все ездят!.. Приедут, и начнем, без передыху. Мы уже долго репетируем — около семи месяцев. К сожалению, больше времени уходит на учебу: как сделать спектакль художественным целым. Труппа работала в другой программе, и многие не вписываются в общую нервную систему. Выпирают эмоции, штампы, и теряется, во имя чего. Работаю как на драге для углубления дна.

апрель 20

Какой я сделал переворот! Не боюсь этого сказать. Все меняется кардинально. Я и раньше интуитивно к этому шел: играл две последние сцены с точным предчувствием конца. С желанием смерти. Но сейчас понял, что вызов заговорщикам надо делать раньше. Когда? С первого же выхода! Вылететь на вахт-парад стрелой, пропахав эту бездонную сцену, — и чтоб сияли глаза! Си-я-ли! Знаю, что буду убит, знаю и потому растопчу эту сволочь, изорву в клочья. Успею! Если это сияние от Павла будет исходить, его фигура станет еще трагичней. И все полетит... Хорошо, чтобы и другие не отставали.