Без знаков препинания Дневник 1974-1994
Шрифт:
Москва • ACT • Астрель • 2002
УДК 821.161.1-94 ББК 84(2Рос=Рус)-4 Б82
Ю.А. Борисов благодарит за помощь в работе над книгой СИ. Топорова, Н.Н. Машенджинову, М.Р. Литвин, Д.Г. Иванеева, ЭТ. Верника, семью Ануровых.
Scan&OCR KostiK Oct/2008
Проект О.А. Туркестановой Оформление и дизайн обложки Ирины Сальниковой
В книге использованы фотографии из семейного архива
Охраняется законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Борисов О. И.
Б82 Без знаков
ISBN 5-17-010156-2 (ООО «Издательство АСТ») ISBN 5-271-03186-1 (ООО «Издательство Астрель»)
УДК821.161.1-94 ББК 84(2Рос=РусМ
Подписано в печать 28.08.2001. Формат 84 х 108 У12. Усл. печ. л. 28,08. Гарнитура «Гарамонд». Печать офсетная. Тираж 7 000 экз. Заказ № 4148.
ISBN 5-17-010156-2
(ООО «Издательство АСТ»)
ISBN 5-271-03186-1 © IO.A. Борисов. Текст, 2002
(ООО .Издательство Астрель») © ООО «Издательство Астрель», 2002
Тут у Олега Ивановича...
Все началось в тот день, когда мне исполнилось пять. Это был наш первый серьезный разговор.
Отец зашел ко мне в детскую, взял за руку и привел к книжному шкафу, который располагался в гостиной («Шкафик мой родной!..» — как говорила Любовь Андреевна Раневская). Я запомнил, что с полки был снят томик Гоголя:
«Это Николай Васильевич. Самое первое собрание в нашей библиотеке... Вот тебе талон на новое собрание — Чехова. Вот деньги, поди и выкупи первый том».
Все мы тогда — папа, мама и я — жили в Киеве. На первом этаже дома по бульвару Шевченко, 10, в котором находилась наша квартира, был магазин подписных изданий. Окрыленный полученным заданием, я начал «собирать библиотеку».
К тому времени в книжном шкафу уже стоял зеленоватый Лесков петрозаводского издательства, восьмитомники Шекспира и Станиславского, синий Томас Манн и — без особой надобности — Майн Рид и Рабиндранат Тагор. Библиотека постепенно росла, и мне запомнился разговор, когда я принес последний, десятый том из собрания Достоевского: «Самая удивительная в мире профессия — писать книжки! В особенности такие, как эта, — и он со значением постучал пальцем по «Федору Михайловичу». — Но я уже никогда ничего не напишу, потому что напрочь лишен этого дара».
Разговор о писательстве был продолжен значительно позже — уже в 78-м. Тогда я впервые узнал, что отец ведет дневники. Он показал свои наброски к «Трагическому артисту» и попросил запись Пятой симфонии Шостаковича в исполнении Е.А. Мравинского. Пока я разбирался в непростом его почерке, он внимательно слушал поскрипывающую пластинку: «Кажется, в своих ассоциациях я не ошибся. Вот опять эта девочка-чертик из феллиниевского фильма... Главное, чтобы никто никогда не прочитал этих записей! В особенности — Мравинский!..» На чтении других рукописей я не настаивал, а он долгое время не предлагал — я только иногда подглядывал за тем, как он склонялся над толстым ежедневником.
Необходимость в консультациях у него периодически возникала. И тогда из его комнаты раздавалось: «Напомни, пожалуйста, этот «исполинский сапог» — это когда он писал о пианисте Гаврилове. Или вдруг: «Что это за цитата? Выписал — и не могу вспомнить: «Мы на земле недолго, мы делаем много дел дурных и говорим слов дурных». Кажется, из «Карамазовых». А вдруг не из «Карамазовых»?
Итак, первые записи появились в 74-м. А последняя — в 94-м — за две недели до его ухода.
Ко многим этюдам — он их чаще всего так называл — возвращался по нескольку раз. Наиболее плодотворными были 90-93-е годы, когда переделывалось или дописывалось то, что было начато раньше. Некоторые записи появились в книге А. Караулова «Олег Борисов». Однако они не удовлетворяли отца, и он с большим азартом принялся за переделки. Много времени проводил со словарем Даля, а в один момент стал подумывать и о названии для всей книги. Остановился на таком: «Без знаков препинания».
«Во-первых, это одна из составляющих моей маленькой системы, — объяснял он. — Во-вторых, знаки препинания должны что-то с чем-то соединять. Я же не хочу (и не могу) написать такую книгу, чтобы одно вытекало из другого. Как только я поставлю последнюю точку, начнутся обиды: ты обо мне не написал, обо мне... Или написал, но не то. Или начнутся вопросы: почему тут не закончено, а что последует за этим? А за этим — ничего не последует! Это же субъективно! Сегодня от вдохновения распирает, завтра его не дождешься. Или вообще по телевизору футбол. Поэтому я ни о чем не задумываюсь, пишу как пишется. Единственная тема, в которой у меня были черновики, — это вы: моя семья. И вся моя живность: Машка, Ванька и Кешка. Тут я не один лист помарал».
Во всех записях — постоянное обращение к четырем источникам его вдохновений: А.С., Н.В., Ф.М. и АЛ. — Пушкину, Гоголю, Достоевскому и Чехову. Их он обожествлял и мечтал о встречах с ними па сцене, однако встречи получались нечастые. Особая близость с Ф.М. Он мог подолгу вчитываться в его текст, сверять сценарный вариант с первоисточником и в результате обнаружить: «Тут у него пунктиром выписано, а в сценарии про пунктир забыли. Только негоже так говорить: «Тут у него...» Надо было сказать: «Тут у Федора Михайловича...* Как про самого близкого человека.
Это — его семья. Но есть еще две портретные галереи, как он их называл. Они часто между собой стыкуются. Первая — сыгранные роли («Посмотри, ведь они же все не похожи!»). Вторая — люди, с которыми встречался в искусстве и в жизни. Ими посвящены многие из записей. Тут и «крестный отец» ВЛ. Некрасов; учителя и кумиры: Добронравов, Романов, Вершилов, княгиня Волконская; любимые партнеры: Вертинская, Гурченко, Тенякова, Шестакова, Крючкова, Копелян, Луспекаев, Данилов; тут и наброски к портретам музыкантов: Мравинского, Юдиной, Гаврилова. Он замечательно показывал чтение Юдиной на концертной эстраде — ее мечущуюся фигуру, растрепанные волосы, трудности с произношением (у Юдиной не было всех зубов). Как потом, перекрестившись, она набрасывалась на клавиатуру: «В этом было что-то сумасбродное, юродивое... и гениальное!»
Вообще, из его рассказов, которыми обычно сопровождались застолья, получились многие этюды. Например, о том, как Романов забыл текст, или про Поплавка, или про то, как Некрасов покупал в гастрономе сыр.
Возможно, следует объяснить возникновение эпода про Микеланджело. В нем смешались впечатления от встречи с одним русским в Риме и от чтения книги Мережковского «Воскресшие боги». Этот автор тогда читался весь, «подряд, не торопясь». Была и другая причина. Отец хотел сделать на эстраде пушкинского «Моцарта и Сальери». Однако, когда доходил до последних строк: «А Бонаротти? или это сказка...», всегда эту затею откладывал: «Пока я не пойму, отчего Сальери наговаривает на Микеланджело, не буду это читать. Надо тогда публике как-то объяснять, что Микеланджело хотел естественнее представить умирающего Спасителя и якобы для этого убил человека».