Безбрежней и медлитнльней империй…[1]

Ле Гуин Урсула Кребер

Томико почувствовала, как слегка зашевелились волосы на голове - заработал орган ужаса.

–  Они… Кто они, Осден?

–  Они, оно… Не знаю. Страх.

–  О чем он теперь болтает?
– требовательно спросил Харфекс, когда Томико изложила ему эту беседу. Она чувствовала, что должна защитить Осдена от бешеной атаки могучих эмоций, которым хайнианин не давал вырваться наружу, и не хотела, чтобы Харфекс до поры допрашивал Осдена. К несчастью, тем самым она раздула костер параноидальной тревоги, вяло тлевшей в бедняге, и Харфекс вообразил, что она и Осден вступили

в союз и утаивают от остальных нечто особенно важное или опасное.

–  Это походило на попытку слепого описать слона. Осден видел или слышал эту… чувствительность не больше нас.

–  Но он ведь почувствовал ее, дорогая моя Хаито,- сказал Харфекс с едва сдерживаемой яростью.- Не эмпатически. На собственном черепе. Она явилась, и сбила его с ног, и ударила его тупым орудием. А он и краешком глаза ее не увидел?

–  А что бы он мог увидеть, Харфекс?
– спросила Томико, но тот будто нё слышал ее многозначительного вопроса, ведь именно он набросал другую версию: страх испытывают от чужого. Убийца пришел извне, он чужестранец, не один из нас. Зло - не во мне!

–  Первый удар завалил его так основательно,- устало продолжала Томико,- что видеть он ничего не мог. Но когда он пришел в себя, один в лесу, то почувствовал ужас. Не собственный, а эмпатически воспринятый. Он уверен в этом. Как и в том, что ничего не улавливал ни от кого из нас. Отсюда очевидно, что коренные формы жизни не совсем бесчувственные.

Харфекс бросил на нее мрачный взгляд:

–  Хаито, вы пытаетесь меня запугать. Не понимаю, зачем вам это,- встал и пошел к своему лабораторному столу, такой медлительный и чопорный, будто ему не сорок лет, а все восемьдесят.

Она оглядела остальных - впору было впасть в отчаяние. Взаимопонимание с Осденом, недавнее, непрочное, но глубокое, придало ей сил. Но кто из остальных смог бы сохранить присутствие духа, если это не удавалось даже Харфексу? Порлок и Эскуана заперлись в своих боксах, остальные занимались работой или кто чем. Что-то странное было в их позах. Координатор не могла бы сразу сказать, что именно, потом поняла: все они сидели лицом к недалекому лесу. Оллеру, играя в шахматы с Аснанифойлом, постепенно передвигала свой стул по кругу, пока не оказалась почти бок о бок с партнером.

Томико зашла к Мэннону, изучавшему срезы спутанных паукообразных бурых корней, и предложила ему взглянуть на эту головоломку. Тот сразу же понял, о чем она, и с непривычной для него лаконичностью сформулировал:

–  Слежение за врагом.

–  Каким врагом? Вы-то что чувствуете, Мэннон?
– у нее вдруг появилась надежда, что в темной этой области намеков и эмпатий, где заблудились биологи, разберется психолог.

–  Я чувствую сильную тревогу определенной пространственной ориентации. Но я не эмпат. Следовательно, тревога объяснима в терминах частной стрессовой ситуации, то есть происшедшего в лесу нападения на одного из членов бригады, равно как и в терминах общей стрессовой ситуации, то есть факта моего присутствия в тотально чужом окружении, неизбежно воспринимаемом метафорически в духе архетипических [14]

коннотаций [15] слова "лес"…

Несколькими часами позже Томико разбудили крики Осдена. Тому снились кошмары. Мэннон успокоил его, и она вновь погрузилась в персональную тьму запутанных, не поддающихся толкованию сновидений. Наутро не встал Эскуана. Не удалось разбудить его и с помощью стимуляторов. Он цеплялся за сон, время от времени что-то тихо бормотал, соскальзывая все дальше и дальше назад, пока не достиг исходных позиций - свернулся калачиком на боку, прижал большой палец к губам и отключился.

–  Двое суток, и двое слегли. Десять негритят… девять негритят [16]…

Это сказал Порлок.

–  А следующий негритенок, конечно же, вы,- огрызнулась Дженни Чонь.- Ваше дело - анализировать мочу, ею и занимайтесь.

–  Он нас всех сведет с ума,- сказал Порлок, уже стоя и указывая в "его" направлении левой рукой.- Неужели вы не чувствуете этого? Да вы что, совсем оглохли и ослепли? Неужели вы не чувствуете, чтб он творит, эманации эти? Все они - от него, оттуда, из его комнаты, из его сознания. Он нас всех сведет с ума - страхом!

–  Кто "он"?
– спросил Аснанифойл, угрожающе нависнув над низеньким землянином.

–  Что, я еще должен назвать его по имени? Да пожалуйста - Осден. Осден! Осден! Почему, вы думаете, я попытался его убить? В порядке самозащиты! Во спасение всех нас! Потому что вы не хотите понять, что он с нами вытворяет. Он провалил нашу миссию, заставляя нас ссориться, а теперь собирается свести всех нас с ума, проецируя на нас страх, так что мы не можем ни спать, ни думать: он будто громадный приемник, который сам никаких звуков не производит, но транслирует круглосуточно, а в результате ты не можешь спать, не можешь думать. Хаито и Харфекс уже у него под контролем, но остальных еще можно спасти. Я должен был это сделать!

–  И сделали это не вполне удачно!
– Осден, полуголый, ребра да бинты, стоял в дверном проеме своего бокса.- Я сам и то уделал бы себя лучше. Черт побери, да не во мне причина, что вы с испугу теряете рассудок, она не здесь, а там, в лесах!

Наброситься на Осдена Порлоку не удалось - Аснанифойл обхватил его сзади и без всяких усилий держал, пока Мэннон вкалывал тому успокаивающее. Когда его уводили, он еще выкрикивал что-то о гигантских приемниках, но через минуту лекарство подействовало, и он присоединился к мирному молчанию Эскуаны.

–  Порядок,- заключил Харфекс.- А теперь, Осден, расскажите, что вам известно, и без утаек.

–  Ничего мне не известно,- сказал Осден.

Он выглядел измученным и едва держался на ногах. Прежде чем он заговорил, Томико заставила его сесть.

–  После трехдневного пребывания в лесу мне показалось, что я время от времени воспринимаю какие-то специфические аффекты.

–  Почему же вы не доложили об этом?

–  Думал, что свихнулся, как и вы все.

–  В равной степени следовало доложить и об этом.