Бездна Челленджера
Шрифт:
Папа начинает строить, сосредоточившись, как будто закладывает фундамент моста. Мы по очереди добавляем по карте. Не успеваем мы положить и десяти карточек, как домик рушится. У нас четыре попытки. В четвертый раз у нас получается чуть-чуть лучше, и мы успеваем построить второй этаж, прежде чем все обваливается.
— Не повезло, — замечает мама.
— Непростое занятие, даже когда море спокойно, — отзываюсь я.
Родители одновременно пытаются сменить тему, но сестра опережает их:
— Какое море?
— Какое еще море? — переспрашиваю
— Ты сказал, что море спокойно.
— Разве?
— Маккензи… — начинает папа, но мама осторожно берет его за плечо:
— Пусть Кейден сам ответит.
Мне вдруг становится очень, очень неловко. Невероятно стыдно, как будто я ковырял в носу во время свидания. Я отворачиваюсь и выглядываю в окно: передо мной покатые холмы, поросшие свежескошенной травой. Это возвращает меня на твердую землю, пусть даже ненадолго. Все равно капитан где-то неподалеку и слышит каждое мое слово.
— Со мной… иногда такой бывает, — говорю я сестре, чтобы не провалиться сквозь землю.
— Понимаю, — отвечает она.
Маккензи накрывает мою руку своей. Смотреть ей в глаза я по-прежнему не могу, так что гляжу на ее руку.
— Помнишь, как на Рождество мы строили крепости из картонных коробок? — спрашивает она.
Я улыбаюсь:
— Да. Было весело.
— Крепости были такими настоящими, и в то же время не были… Понимаешь?
Некоторое время мы все молчим.
— Сейчас Рождество? — спрашиваю я.
Папа вздыхает:
— Кейден, сейчас почти лето.
— А.
У мамы в глазах стоят слезы. Чем я так ее расстроил?
132. В полный голос
Ранний вечер. Скоро закат. Солнце уже приблизилось к линии горизонта и отбрасывает на поверхность моря гипнотические отблески. Ветер дует в наши паруса, и мы полным ходом идем на запад.
Я на палубе, с Карлайлом. Он дает мне швабру и позволяет немного поделать его грязную работу.
— Что-то мне не кажется, что капитан это бы одобрил, — замечаю я. — Или попугай.
О капитане уборщик, кажется, не думает вообще ничего, зато про попугая говорит:
— Птица видит все. Я давно перестал пытаться что-то от нее скрыть.
— Тогда… на чьей вы стороне?
Карлайл улыбается и выливает на палубу немного воды, чтобы я мыл дальше:
— На твоей. — Некоторое время он рассматривает меня и продолжает: — Ты напоминаешь мне меня самого, когда я был в твоей шкуре.
— Вы?
— Ага. — Он закрывает ноутбук, чтобы не отвлекаться от разговора. В комнате отдыха мы не одни, но большинство просто смотрит телевизор. Говорим только мы с ним. — Тебе повезло. Мне тоже было пятнадцать, когда случился мой первый эпизод, но я угодил в куда менее приятное местечко, чем это.
— Вы? — повторяю я.
— Сначала они нашли биполярное, но потом мне стало мерещиться что-то совсем уж несусветное, да еще добавились слуховые галлюцинации. Тогда они поменяли диагноз на шизоаффективное расстройство.
Он произносит эти слова в полный голос и без трагизма, который вкладывают в них люди извне. Мысль о том, что Карлайл один из нас, беспокоит меня: а вдруг он лжет? Вдруг он просто хочет запудрить мне мозги? Нет. Это просто паранойя. Так сказал бы Пуаро, и он был бы прав.
Терапевт объясняет, что шизоаффективное — это нечто среднее между биполярным расстройством и шизофренией:
— Следовало бы назвать его триполярным. Сначала накатывает мания величия и ты считаешь себя повелителем вселенной, потом ты уходишь в неизведанные дали: видишь и слышишь всякое — веришь в то, чего не бывает. А после спускаешься с небес на землю и впадаешь в депрессию, осознав, куда тебя занесло.
— И вам позволили здесь работать?
— Я в полном порядке, пока я на таблетках. До меня долго не доходило, но в итоге дошло. Ни одного эпизода за много лет. К тому же, официально я здесь не работаю, а просто помогаю в свободное время. Я подумал, раз уж у меня есть такой диагноз и магистерская степень по психологии, почему бы ими не воспользоваться?
Я не могу с ходу этого переварить:
— А чем вы занимаетесь, когда не отмываете грязь с наших мозгов?
Он указывает на ноутбук:
— Программированием. Разрабатываю игры.
— Быть того не может!
— Слушай, таблетки могут заварить нехилую кашу в твоем воображении, но оно продолжает работать.
Я приятно удивлен и даже польщен. Вокруг нас остальные матросы выполняют задания капитана или просто слоняются по палубе. Великолепный закат блистает всеми цветами.
Уборщик выжимает швабру и оглядывается вокруг, оценивая свою работу.
— В любом случае, — добавляет он, — если путешествие затянулось, это еще не значит, что оно будет длиться вечно.
Он спускается на нижнюю палубу, оставляя меня наедине с этой мыслью. Когда Карлайл исчезает из виду, я замечаю капитана. Он стоит на мостике, своем излюбленном наблюдательном посте. Сейчас его единственный глаз смотрит прямо на меня, и в его взгляде столько кислоты, что я могу раствориться.
133. Пролив Гребеньков
Когда мы наконец вплываем в долго убегавшие от нас штормовые воды, стихия, стихийна она или нет, обрушивается на нас со всей своей мощью. На смену вечному дню приходят густые сумерки, меж тем как корабль швыряет, будто щепку. Над нами вспыхивает молния. Не проходит и секунды, как гремит гром.
Я стою на палубе, не зная, куда себя деть. Надо мной паруса рвутся и зарастают, рвутся и зарастают снова — шрамы на ткани уже толще канатов. Сколько они еще продержатся? Капитан раздает приказы матросам, хлынувшим вдруг из главного люка, как муравьи из затопленного муравейника. По-моему, им лучше бы уйти назад: там их хотя бы не смоет. Но, похоже, гнев капитана страшит их больше, чем гнев небес.
— Убрать паруса! — звучат команды. — Привязать снасти! — Он пинает какого-то матроса под зад. — Быстрее! Хотите остаться без мачты?