Бездна Челленджера
Шрифт:
— Кейден… — произносит Карлайл так осторожно, будто решает, какой провод обрезать, чтобы обезвредить бомбу. — Парень, ты слегка перегибаешь.
— Нет, я просто говорю правду, — отвечаю я. — Разве не за этим мы здесь? — Я перевожу взгляд на Алексу: она не сводит с меня глаз, быть может, боясь того, что последует. — Каждый раз, когда ты вспоминаешь об этом, — замечаю я, — все как будто повторяется снова и снова. Только теперь уже ты сама себя на это обрекаешь.
— Мне что, просто забыть это? — В глазах девочки стоят слезы, но сегодня
— Нет, ни в коем случае не забывай. Просто перевари это и иди дальше. Живи своей жизнью, а то получится, что он заодно отнял и твое будущее.
— Ты злой! — выкрикивает Алекса. — Ненавижу тебя! — Она закрывает лицо руками и всхлипывает.
— Ну… по-моему, Кейден прав, — осторожно произносит Рауль. Хэл кивает в знак согласия, Скай отворачивается куда-то влево, как будто ей все равно. Остальные просто смотрят на Карлайла: то ли боятся, то ли слишком напичканы лекарствами, чтобы иметь собственное мнение.
Терапевт, все еще не решивший, какой провод перерезать, подает голос:
— Ну, Алекса имеет право чувствовать то, что чувствует…
— Спасибо, — произносит девочка.
— …Но, может быть, кое в чем Кейден и прав. — Потом он спрашивает каждого из нас, что для него значит «идти дальше», и спокойная беседа продолжается. Хотя я говорил от чистого сердца, все же хорошо, что он перерезал правильный провод.
В конце сеанса терапевт отзывает меня в сторону. Я уже знаю, о чем пойдет речь. Он будет отчитывать меня за неподобающее поведение. Может, даже пригрозит рассказать об этом Пуаро.
К моему изумлению, он произносит:
— На самом деле, ты сказал очень правильную вещь. — Заметив мое удивление, он продолжает: — Слушай, это заслуженная похвала. Может быть, ты выбрал не самую удачную формулировку, но Алексе надо было это услышать, сознает она это или нет.
— Да, а теперь она меня ненавидит.
— Не морочься, — отвечает Карлайл. — Все мы проклинаем тех, кто говорит горькую правду в глаза.
Затем он спрашивает, знаю ли я свой диагноз: ведь сообщать нам или нет — всегда дело родителей. Мама с папой проронили несколько научных словечек, но и только.
— Никто ничего не говорил, — признаюсь я под конец. — По крайней мере, мне в лицо.
— Да, сначала всегда так. В основном потому, что диагноз может меняться, а слова слишком много весят. Понимаешь, о чем я?
Прекрасно понимаю. Подслушал как-то разговор родителей с Пуаро. Он использовал слова «психоз» и «шизофрения» — те слова, которые почему-то боятся произносить вслух, разве что шепотом. Психические-Расстройства-Которые-Нельзя-Называть.
— Мои родители упоминали что-то биполярное, но, по-моему, им просто больше понравилось это слово.
Карлайл понимающе кивает:
— Хреново, а?
Я смеюсь. Очень точное определение.
— Да не, как сыр в масле катаюсь, — отвечаю я. — На раскаленной сковородке, понятное дело.
Теперь смеется он:
— Раз ты шутишь, значит, лекарства действуют.
— Из меня сегодня просто какой-то фонтан бьет.
— Со временем таких фонтанов будет больше, — ухмыляется Карлайл.
— Для этого нужно очень много китов, — замечаю я.
— Хватит с тебя и дельфинов, — отвечает терапевт.
У меня перед глазами немедленно встает стена спальни Маккензи. Интересно, не закрасили ли ее, чтобы оградить сестру от всех следов моей болезни? В конце концов, в дельфинах-самураях тоже есть что-то ненормальное.
125. Променад
Я сижу в панорамном холле и рисую, а Калли смотрит в окно. Так мы проводим наши крохи свободного времени. Сегодня мой живот бунтует. Колики, расстройство кишечника или еще что. Рядом с Калли я совершенно об этом забываю. Из огромного окна тепло как будто утекает наружу, так что в зале прохладно, но я не могу греть девочку среди бела дня, у всех на виду. Я фантазирую, как она приходит ко мне погреться каждую ночь — хотя, думаю, такое случилось всего один раз. В этот раз я предпочитаю отдаться на волю фантазии.
Из встроенных в потолок (чтобы мы, если что, не выдрали их с корнем) колонок играет пресная фоновая музыка. Приглушенные духовые сонно бурчат, как вечно недовольные родители Чарли Брауна. Даже музыка здесь как будто обколота лекарствами.
Калли рассматривает мои наброски:
— До болезни ты рисовал иначе, да?
Удивительно, как она угадала — хотя, может быть, это естественно. Иногда мне кажется, что мы знаем друг друга гораздо дольше, чем на самом деле.
— Сейчас я даже не рисую. Скорее выталкиваю что-то из головы.
Девочка улыбается:
— Надеюсь, под конец там что-нибудь останется.
— Я тоже надеюсь.
Калли осторожно берет меня за руку:
— Я хочу пройтись. Пойдешь со мной?
Это что-то новое. Обычно, если уж она обосновалась у окна, то не уходит, пока ее не заставят.
— Ты уверена? — спрашиваю я.
— Да. — И повторяет: — Да, уверена, — как будто убеждает саму себя.
Мы выходим в коридор и совершаем старомодный променад — рука в руке, игнорируя запрет на прикосновения. Никто нас не останавливает.
Коридор сделали овальным. Хэл сравнил его с жирным нулем и нашел в этом какой-то глубокий смысл. Здесь можно гулять, а не просто расхаживать из стороны в сторону, потому что никогда не упрешься в тупик. Сейчас я пытаюсь считать, сколько раз мы проходим мимо комнаты сиделок, но быстро сбиваюсь со счета.
— Не хочешь вернуться к окну? — спрашиваю я Калли. Не то чтобы мне так хотелось, просто мне думается, что этого хочет она.
— Нет, — отвечает девочка. — Сегодня там больше не на что смотреть.