Бездна Челленджера
Шрифт:
— А ты попробуй, — мягко советует Карлайл. — Что бы ты ни нарисовала, все сгодится. Тебя никто не судит.
Девочка бросает последний взгляд на свой чистый лист и двигает его ко мне:
— Давай ты.
— Скай, смысл в том, чтобы… — начинает терапевт.
Я все же беру листок, оглядываю Скай и принимаюсь рисовать. У меня выходит нечто
— Как ты это сделал?
— Что?
— Понятия не имею, что это за чертовщина, но именно так я себя сейчас и чувствую.
— Скай, — вмешивается Карлайл. — Я не думаю…
— Мне плевать, что вы там думаете! — заявляет девочка. — Он увидел меня насквозь!
— Я следующий! — подает голос Костлявый и переворачивает листок с нарисованным фаллическим символом, чтобы я смог работать на чистой стороне.
Я поднимаю взгляд на терапевта. Он поднимает брови и разводит руками:
— Валяй! — Мне нравится, что он качается на волнах, а не борется с ними. Хороший мореход.
На этот раз я рисую загогулину, из которой проступает дерзкая морда дикобраза. Увидев рисунок, Костлявый смеется:
— Парень, ты и правда читаешь в душах!
Остальные тоже хотят получить по рисунку. Даже члены экипажа, не имеющие к этому никакого отношения, смотрят на меня так, как будто от моих набросков зависит их жизнь.
— Хорошо, — произносит Карлайл, опираясь на позеленевшую медную переборку в картографической комнате. — Кейден может все нарисовать, но потом вы объясните друг другу, что это значит.
Команда закидывает меня кусками пергамента, и я лихорадочно выливаю их чувства в краски и узор. Сказителю достается нечто колючее и все в глазах. Алексе и ее жемчужному ошейнику — воздушный змей с щупальцами. Только штурман не обращается ко мне. Он молча рисует свою карту.
Все заявляют, что я докопался до самой сути. Пока они меряются своим внутренним миром, я, слегка обеспокоившись, спрашиваю уборщика:
— Как вы думаете, капитан это одобрит?
Карлайл вздыхает:
— Давай будем жить настоящим моментом, ладно?
Меня это нервирует, но я соглашаюсь попробовать.
113. Каковы они были
Винсент ван Гог отрезал себе ухо, послал его любимой женщине и в конце концов совершил самоубийство. Несмотря на художественное видение, столь новаторское, что его оценили лишь через много лет, искусство не помогло художнику спастись из пучины собственного измученного сознания. Вот вам ван Гог во всей красе.
Микеланджело, признанный величайшим скульптором всех времен, был так одержим созданием своего «Давида», что месяцами не мылся и совсем не следил за собой. Однажды он столько времени не снимал своей рабочей обуви, что, когда он наконец сделал это, вместе с ней отделилась и кожа его ног. Вот каков был Микеланджело.
Недавно я слышал историю про бездомного художника-шизофреника из Лос-Анджелеса. Он создавал великолепные абстрактные полотна, и его сравнивали с известнейшими мастерами. Теперь его картины продаются за десятки тысяч долларов, потому что какой-то богач позаботился направить прожектор средств массовой информации в его сторону. Художник пришел на открытие галереи в костюме и при галстуке, а потом отправился жить обратно на улицу, хотя перед ним были открыты все двери. Таков уж он был.
А я каков?
114. Стаканчик перед обедом
— Простите, я вас не понял.
— Я спросил, не заметил ли ты какой-нибудь перемены в своем самочувствии, Кейден.
— Перемены в самочувствии…
— Именно. Ты на что-нибудь обратил внимание?
У доктора Пуаро есть дурацкая привычка кивать, даже когда я ничего не говорю. Поэтому я иногда не понимаю, ответил ему или нет.
— На что я должен был обратить внимание?
Врач некоторое время задумчиво стучит ручкой по столу. Этот стук меня отвлекает, так что я не только теряю нить беседы, но и вообще забываю, о чем шла речь. Сегодня один из тех дней. Так о чем мы говорили? Может быть, об обеде?
— Баранина, — произношу я.
— Да, — подхватывает доктор, — что с бараниной?
— Я не могу знать наверняка, но, по-моему, мы едим безмозглых матросов.
Врач серьезно обдумывает мои слова, потом вытаскивает свой блокнотик и принимается выписывать мне новый рецепт:
— Я пропишу тебе еще дозу «риспердала», — объясняет он. — Думаю, это может помочь тебе чаще оставаться здесь, с нами.
— Почему бы вам не смешать «ативан», «риспердал», «серокель» и «депакот» в одну таблетку? — спрашиваю я. — Получится атирисперкеллакот.
Врач, хмыкнув, вырывает рецепт из блокнота, но не собирается протягивать его мне. Листок отправится в папку с моей историей болезни, где его найдут и отнесут в лабораторию пастельные халаты, и уже в моем предобеденном стаканчике появится новая таблетка.
115. С двойным упорством и трудом гори, огонь, кипи, котел
Таблетка процентов на девяносто девять состоит из всякой ерунды, не имеющей никакого отношения к ее эффекту. Это красители, оболочка и то, на чем все держится. Вещества вроде ксантановой камеди, которую добывают из бактерий, карбопола — акрилового красителя, и желатина, получаемого из коровьего хряща.
Мне видится, что в недрах «Пфайзера», «ГлаксоСмитКляйна» и других огромных фармацевтических фирм спрятана хорошо охраняемая темница, где три горбатых ведьмы мешают в огромном котле адское варево, о котором я ничего не хочу знать, хотя и принимаю его каждый день.
А то, что продается в аптеках, варят даже не настоящие ведьмы.
116. Грязный мартини
Это наконец случается.
Мозг выпадает из моей левой ноздри и вырывается на свободу.