разбирали кладовку,плакали.успокоились, посмеялись.книги в стопках, халатик с маками,швы на клетчатом одеяле.бытовая археология —слой за слоем, судьба за судьбами,мчались месяцы легконогие,в жизнь слагались: а вместе будем ли?погремушками и заколкамипамять полнится.кружки с тиграми,на пелёнках – цыплята жёлтые,ткань мой папа для внука выкроил,ими прошлое с нами спаяно,не пожитки уже – свидетели.рядом с вещным – неосязаемочто-то хрупкое, беспредметное.
«мы стены шкурили наждачкой, и пыль ложилась…»
мы стены шкурили наждачкой, и пыль ложилась серебром.схватила доску неудачно, поранив
руку о ребро.пускай саднит, так легче, легче, и я жива — пока болит.здесь банка краски, стол увечный – всё остальное увезли.а ты запомни нас такими – как насмерть ссорились тогда,мы влюблены, мы молодые, я понарошечно седа.
«проём квадратом небо обрамил…»
проём квадратом небо обрамил,края обрезав у бескрайней глади.скучает кот, в окно веранды глядя,мы для него – аквариум с людьми.и кружится немного голова,всё кажется придуманным и странным:вишнёвый кофе, пахнущий кальяном,рифмованные лёгкие слова,витражное старинное стекло.и по привычке в сумке ищем, ищемключи от неуютного жилища,что к краю нас едва не подвело.в преддверии, на грани, накануне,здесь – сад и свет, черёмуха и вьюн,но мы не знали, что нас ждёт в июне,и мы не знали, будет ли июнь.
«Прости меня, подруже, исповедай…»
Прости меня, подруже, исповедай —я согрешила именем твоим.Плывёт полынный дух земли нагретой,цикады стон серебряный звенитв пороге заговоренной иголкой,и плачет дочь степного маниту,которая кричала: «волки! волки!» —кровавую сырую темнотус руки кормила, даже не заметив,как тоже стала волк.Приходит тьма.Змеится волглый морок,обесцветитживую ложь клубящийся туман.
«звёзды из тёмных нор щерятся зло и сыто…»
звёзды из тёмных нор щерятся зло и сыто,щурится слепо ночь проблескам габаритнымнашего корабля.светятся, meine liebe?каждый из мрака взгляд к нам приближает гибель.болью моей омыт, чёрный и безголосый,там, в амальгаме тьмы, зеркалом стынет космос.млечную муть стекла пробует тихим стуком.жмурясь, мурлычет мгла, ластится убаюкать.в смерти ли, в жизни ли, главное – полетеливечность вдвоём делить в ржавчине колыбели,мёртвым огнём мерцать ведьминых наперстянок.и тетивой Стрельца путь в никуда протянут.
«уездный город, тихая контора…»
уездный город, тихая контора.за старыми истёртыми дверьми —скрипучий пол и стены коридора.подкрашены оттенками сурьмыпо плинтусам, и муть извёстки сверху,засиженная мухами вразлёт.придёшь на камеральную проверку,томишься тут, пока не повезёт.болото будней пыльного архива:в нём секретарь, мешая крепкий чай,зевает вдруг, протяжно и тоскливо,мазнув на декларацию печать«сдано». утробным скрипом вторил шкафчик,и тополь за окошком облетел,и сдавленно в приёмной кто-то кашлял,и женщины смеялись вдалеке,и серые тесёмки распустилазахватанная папка на столе.когда поблёкли синие чернилав закатном свете, город опустел.и дремлет бесприсутственное место,темнеет, выцветая, кабинет.из чувства раздражённого протестана цыпочках с бутылкой кабернекрадёмся в канцелярию с подругойкелейно с разговором вечерять.пусть щурится охранник близоруков засаленную жёлтую тетрадь,мы отрицаем здешней безнадёгитоску и ряску. Выпили винца —и распорядок отпускает строгий.мы молоды, мы вправе отрицать.но – новый день, и снова картотека,счета и счёты, вечный чёрный чай,неотменимо тянется извекаглухого понедельника печаль.
«Отделение патологии…»
Отделение патологии.Иззябшие, голоногие.На стенах запреты – нельзя-нельзя,приказ министерства пятнадцать бис,Всяк заходящий сюда – боись.Усталая врач говорит:Сальпингит, тонус, опять лейкоциты повышены,Я бы вас всех из больницы вышибла,Старородящие доходяги,кто же вас стерпит, Господь всеблагий.В ночнушках порванных, бесстыдно распахнутых,Дыша контрабандным табачным запахом,Соседки стращают новенькихчисткой без обезболивания:Рогатое кресло ледяные-рукоятиИз кабинета глядит внимательно.Кто каши не ест, молока не пьёт,того ночью сестра за собой увезёт,С каталки скинет, давай не стони,а с мужем не больно спать?Это тебе, дорогая, не спа,Это карательная гинекология.Ну, не сохранили, не боги мы.Санитарочка Вера над шваброй бормочет: «И-и-их,Женская доля тяжкая, терпите, мои хорошие».Расходятся после выписки палаточные попутчицы.Кому – за-вторым-приходите, кому — в-другой-раз-получится.Кто – с выписной парадной,Кто – с чёрного входа украдкой.И шепчешь, и шепчешь:Прости,Прости,Не всем семенам дано прорасти,Пусть время на мукомольнеРазмелет в пылинки зёрна,Отмолит сорокоустом.Но, Боже мой, как же больно.Но, Боже мой, как же пусто.
«и всё гладила, гладила, как зверька, я зелёную…»
и всё гладила, гладила, как зверька, я зелёную чашку для молока.лето дразнит запахом шашлыка из столовой за поворотом.не жалеть, бросая, ненужный хлам, эвересты старого барахла,раздарю задаром, друзьям отдам, в понедельник заедет кто-то,будет спать, обедать и обживать, заправлять небрежно мою кровать,и любить, и верить, и горевать, и курить с моего балкона,и дружить с соседкой по этажу.мне без куртки холодно, я дрожу, я жалею, помню и дорожу,скотчем клею края картона.я была привязана – рвётся нить, а краясрастутся – не тронь, ни-ни,подытожу – Боже, меня храни от внезапного переезда,я такое снова переживать не хочу ни разу, едва-едвав этот раз справляюсь, пока трезва, но по-детски внутри – нечестно!ты на съёмной – пасынок, не родной, только так хотелось к себе домой,заливает чёрной глухой тоской, но отпустит. и невесомонарастёт тенётами память вновь, и побеги пустит,и даст виноиз незрелых ягод,глядясь в окнонечужого чужого дома.
«Добро пожаловать в Сайлент-Хилл, здесь живут…»
Добро пожаловать в Сайлент-Хилл, здесь живутвсе те, кто тебя не любил, это страна невыученныхуроков, невыполненных зароков, перед носомзахлопнутых дверей и окон, сочувственныхвзглядов, незакрытых гештальтов, слов «нев тебе, а во мне» и «прости, очень жаль, но»,чёрных списков, разорванных фотографий, нубывает порой – не свезло, не потрафило, паутинсетевого безнадёжного сталкинга, сюда – своиминогами, отсюда – на катафалке нам,это бесплодные земли, содрогнись и внемли —это необитаемый остров, безлюдный космос.(вот и меня завертело, по земле протащило, нопочему-то окончательно не добило, и зачем ятолько тебя…?)а за ней глушь и пустошь, зола и лёд, выжженныйсаман, потрескавшаяся глина, ядом дышаттрейлеры варщиков амфетамина, только я попустыне упрямо, тупо, непобедимо шагаю, шагаю,шагаю вперёд, туда, где, собственно, никто и не ждёт.это даже не крик о помощи, это странная немота,ну что же сделать, если вечно не та, не та, и яколким сухим песком давлюсь, ну какая же всё —таки гадость и гнусь эта ваша вечная, слепаяи невзаимная, и вроде бы знаешь, уже и чёртбы с ним, но последний давний задам вопрос:я теперь какой-то обезголосевший алконост,обескрылевший алкозависимый экспонат длякунсткамер, в зверинцах пою за донат, скачанныйв аппсторе помощник сирин, а ты? раньше былшикарен, богемен, надмирен, высокомерен,брезглив, разборчив, и куда всё делось, продалосьза мерч? и разменяла жизнь серебро на листья,на фантомы, фантики, конфетти.где истина?в том, что мы никогда больше не больше нени в прокуренных залах дешёвых кафе,ни на улице, ни в равнодушной толпе,ни в прохладе больничных окрашенных стен,ни у ржавых ворот в наш с тобой неверленд,так что просто будь счастлив и благословен.
«где там мой стол с раскрасками, сундук со…»
где там мой стол с раскрасками, сундук сосказками, шкатулка с секретами,городок в табакерке, вдохновения чёртовычертоги, на квадраты расчерченный богом ли,долгом ли догвилль?тающий стон, бессильное отчаяние, где строкбескрылая стая мается, где там мои потерянныепесни, одна другой краше, страшней и чудесней?крышка тяжёлая из малахита плотно, надёжно,навек закрыта, жжёт изумрудно, нагретаясолнцем, ногти ломает и не поддаётся, что там под ней?белый пар, туман, морок, обман, ледяной дурман,там опьяняющее безмыслие, небытие, всё давноисчислено, взвешено и – ничего не найдено,пальцы кусает слепая гадина, зубки давай жев меня вонзи болью звенящей,l’anesthesie,жаркий ток крови гасит белой всевластнойкраской, не ощущаться – счастье, холод змеитзапястья, лидокаинит насмерть.всё у небес божьей искры молить – и невымолить, сколько таких молчунов, разве мало их?вот так молчали-молчали – да онемели,в вязнущей сладкой густой карамели кто-топодранил, поймал, обездвижил и дышит в спину,всё ближе, ближе.ох несвободы моей метафора, капает времятягучей камфорой, стынет янтарная канифоль, тыменя больше давай не неволь —вот завтра умри я, что останется за плечом?полночная сантерия и лютая тьма и немочь,дурная мифологема, проклятье, несчастье,порча – и мучайся, плачь и корчись,но боль окатает жизнью, безжалостной, странной,лживой, всю – в гладкие самоцветы, кармином и бересклетом,на нежных моих рубинах, прозрачных камняхмалиновых, потом настоится сангрия, шнапсчище, чем слёзы ангела, —был точен рецепт аптекаря, багровая, очень крепкая,и так забирает зло,и ало чужая словь —обломки моих историй,экстракт из огня и горя.
