Бездомный
Шрифт:
– Нечего было ждать, – уверенно сказала она, и ее руки и грудь вновь заскользили по его телу. – Я ведь сразу поняла, что ты любишь черных. Самые лучшие суки – это чернокожие. Впрочем, тебе русскому, этого не понять.
– Отчего же не понять, – пытался глубоко вздохнуть Вектор под литым телом. – Это я понимаю даже больше твоего.
– Неужели? Ну, тогда, остальное я беру на себя, – извивалась над ним Латиша. Ее живот становился таким же маслянистым, как ее огромные губы.
Одеяло сбилось в угол кровати. Солнечный луч, прорезавший снежное небо, упал на черную литую спину, и ее живот вобрал в себя судороги, прошедшие по телу Вектора…
– А ты все ждал чего-то, –
Он лежал в ее бедрах, как утлая лодочка. В одну секунду он почувствовал невероятное освобождение от мятущейся свободы, и теперь, лежа в объятиях этого крепкого тела, ему было все равно, что творится вокруг. Он чувствовал наверняка – это тело не отпустит его, защитит его, сохранит его, чтобы ни случилось. Латиша освободила Вектора из объятий, отбросила одеяло и ушла в ванную. Вектор проводил глазами ее маслянистую плоть и лежал неподвижно, как в забытьи.
Шум воды из ванной унес его воспоминания в один жаркий летний день, когда он жил в Чикаго и любил бродить по берегу озера, слушая переливы волн, плещущиеся о квадратные валуны, в беспорядке разбросанные по берегу. Эти валуны с желобками на их гранях, вероятно, были завезены сюда для строительства набережной или причала. Сверкая черными перьями в лучах заходящего солнца, на одном из валунов сидела чайка. Ее перепончатые лапы как будто приклеились к мокрой поверхности камня. Солнечные блестки на воде сходились в золотую россыпь у горизонта… “И все- таки она была черной”, – подумал Вектор.
Шум воды в ванне прекратился, и Латиша вышла оттуда, завернутая в длинное полотенце. Мелкие капельки воды висели на ее коротких волосах, как на жестких травинках мха, переплетенных друг с другом. Она сбросила с себя полотенце, и ее черное тело как будто вобрало в себя белый свет из окна, который на мгновение застыл на фоне метущихся за окном снежинок.
– Отличный шампунь, – сказала она, стряхнула с короткого мха волос капли воды, и подошла к креслу, на котором ровно ело- жила свою одежду, и стала одеваться. – Может, пойдем теперь куда-нибудь покушать, а то вечером у меня вторая работа. Взяли телефонисткой в полицию на два часа в день. Давай поедем в “Мейдер”, где мы были с тобой в первый день знакомства?
“И возвращается ветер на круги своя”, – подумал Вектор и стал одеваться, не отрывая глаз от метущихся по небу снежинок.
Подминая скрипящий снег, “бьюик” отъехал от вертящейся гостиничной двери. На парковке возле Мейдера стояло всего две машины. Вектор прошел с Латишей в дальний угол зала, где они сели за тот же столик, за которым сидели в первый день их знакомства.
Официантка в белоснежном передничке зажгла на их столе маленькую свечку.
– И все-таки здорово, что мы с тобой познакомились, – сказала Латиша. – Хоть иногда сходишь с кем-нибудь в приличное место. Не то, что с моим бывшим бойфрендом. Один попкорн от него видела, а его предок в Нью-Йорке “грины” лопатой гребет.
Солнечные зайчики запрыгали на белой скатерти, когда тонкая струйка вина из запотевшей бутылки полилась в холодное стекло…
Выходя из ресторана, Латиша глубоко втянула в себя холодный воздух.
– А теперь поедем в Озерный парк, – сказала она.
Погружающимися в сумрак пустынными улицами они выехали к озеру. Высокий свод каменного моста, перекинутого через глубокий овраг, перечеркнул сумеречное небо, когда они въезжали в парк по дорожке внизу оврага. От заснеженной парковки Латиша пошла к единственной расчищенной здесь аллее. Вектор шел за ней след в след. Проваливаясь в снег, они натолкнулись на припорошенный гранитный камень с позеленевшей медной табличкой: “Сыновьям, погибшим в Первой мировой войне. От матерей. 1918”.
– Это год, когда та война закончилась? – спросила она.
– Да, это было давно и… на другом конце света, – ответил он.
Вектор вспомнил заснеженное кладбище и ржавый крест с фотографией в перекрестье: “Евгения Куиш. 1918–1970”.
Белые кроссовки Латиши с надписью 'Nike' на задниках утопали в снегу. Вектор окинул взглядом зернистый снег, и время представилось ему россыпью песчинок в огромных песочных часах, где каждая песчинка, казалось, только и существует для того, чтобы превратиться из мельчайшей точки в верхней колбе в мельчайшую точку в нижней. Латиша ждала его на аллее. Невесомое облачко выдоха вырвалось из ее рта. Вектор подошел к ней. Мелкая ветка треснула над их головами – это белка промелькнула в ветвях и помчалась прочь, разбрасывая вокруг хлопья снега. Назад в город они ехали другим маршрутом, по улицам Фарвелл и Северной.
– Последний раз мы ездили с тобой в Чикаго перед Рождеством, – грустно сказала Латиша. – Завтра я полечу к своим, “сладкий дом Алабама”, на целую неделю, вот они обрадуются. А у тебя какие планы?
– По утрам наблюдать за красной секундной стрелкой, пересекающей зеленые, – часовую и минутную.
– Да, да, об этом ты мне уже говорил, глупость какая, – усмехнулась она и уставилась в ветровое стекло, – а все-таки я думаю, что я симпатичная черная, впрочем, тебе, белому, этого не понять. А вообще-то, лучше бы я вышла замуж у себя дома на Юге, а не ехала на этот холодный Север за дипломом. Правда, потом возьмут в приличную компанию. А все-таки интересно, почему ты тогда пригласил меня в Мейдер?
Вектор вставил в магнитофон кассету.
– We don’t need no education, we don’t need no force control, no dark sarcasm in the classroom, teacher, leave them kids alone, – запели динамики.
– Hey! Teacher! Leave us kids alone! – закричала Латиша в ветровое стекло, когда голос Яна Гилана с еще раз повторяющимся припевом сменился с кричащего на завораживающий. – All in all, it was just a brick in the wall.
Часы на переднем щитке машины показывали “04:44”, когда они подъехали к общежитию Школы Инженеров.
– Без одной минуты четверть до пяти, как сказал бы наш учитель английского, – хихикнула Латиша.
– Иди, я позвоню тебе, – сказал Вектор и обнял ее.
Она выпрыгнула из машины.
– Придумай в следующий раз другой ресторан.
Он смотрел вслед исчезающей в темноте подъезда голубой куртке и бесцельно поехал по городу. Казалось, что его “бьюик” превратился в невидимку. Еще немного, и машина растворится, пропадет в темноте, останется только тепло в салоне и темный вечер за окном, огни домов, светофоры на перекрестках и матрицы стен домов с черными и белыми квадратами окон. Вектор петлял по городу, не обращая внимания на таблички с названиями улиц. На самом деле он знал каждую, он знал центр города так же хорошо, как свои пять пальцев. Он знал, где можно проскочить на красный свет, а где лучше задержаться на желтом. Ветровое стекло “бьюика” пересекла большая птица, взметнулась к уличным фонарям и полетела в сторону озера, лениво махая крыльями. “Она была черной”, – подумал Вектор. Он посматривал на мигающее двоеточие между цифрами на магнитофонном щитке и сворачивал в темные улицы с пузырящимся на снегу светом от фонарей. Уже совсем стемнело, когда он подъехал к своему дому. Завернув к подъезду, он объехал вокруг заснеженного квадрата двора, от которого дорожка возвращалась обратно на проезжую часть улицы, и остановил машину. В кабине лифта он нажал на кнопку с цифрой “14”.