Безликий
Шрифт:
Это не была любовь. Но почему-то он понял, что должен ответить Безликому. И что не хочет, чтобы девушка еще раз подвергалась такой опасности.
Он даже подумал о том, сколько боли она пережила за всю жизнь. Родители, друзья, эти вечные кошмары. Кажется, это не кончалось, и он прекрасно понимал ее. Драко знал, что это – судорожно глотать воздух и часами приходить в себя после очередного ужаса, который приснился. Что это – каждый день переживать за жизнь родителей.
Он вдруг посочувствовал ей. Понял ее.
Это не была любовь. Просто он вдруг ощутил ее страдания на себе. Дал какое-то
Мерлин, на секунду ему показалось, что он понял тех людей, которые радуются восходящему солнцу, когда заглянул в ее карие бездонные глаза.
Она даже не нравилась ему. Просто он вдруг понял ее, стоя у дверей. Понял ее такую – бледную, немощную, с синяками под глазами. Такую спокойную и настоящую Гермиону, без того присущего людям пафоса. Без наигранности и фальшивости. Просто в его голове что-то задело, когда Марк положил ее на белый снег у дверей дома. И он почему-то быстро побежал, затаскивая ее в тепло.
Понимаешь, Драко?
Ему казалось, что она еще такая маленькая девочка, которая верит в хорошее будущее. Такая наивная и светлая. Добрая, милая, вечно улыбающаяся. Он таким никогда не был. Но, черт возьми, он, правда, понял ее.
Это было даже странно, скажите вы. Такого не бывает, так быстро, внезапно. А он лишь отрицательно закивает головой, смотря в глубокие глаза.
Просто вы не видели Гермиону. Эту надоевшую всем Грейнджер.
Он понял ее. Но все же сказал:
— Здесь есть колдомедики, если нужна будет помощь — зови их, — и закрыл дверь.
А ей почему-то стало страшно и так ужасно холодно. И она осталась сидеть, молча смотря на стену. Почти не чувствовала, как маленькая слеза течет по лицу.
***
Она даже не удивилась, когда вчера пришло письмо о том, что еще один аврор убит. Это уже стало, как бы ужасно это не звучало, обыденностью какой-то. Было бы удивительно, что по понедельникам она не получила бы конверт, где говорилось о потере еще одного мракоборца.
Девушка медленно шла вдоль «леса», рассматривая все ели. Она любила пушистые широкие, чтобы зайти в дом и обрадоваться елочке, вдохнуть свежестью леса. Каждый год Гермиона выбирала зеленую красавицу, чтобы потом украсить ее. Это было их с мамой традицией.
— Можно вот эту? — она указала на одну из елей, возле которой уже ходила полчаса. Покупка красавицы отнимала у нее много времени, зато потом можно долго любоваться.
— Конечно, — улыбнулся добродушный продавец. Он достал ее из-за прилавка, передавая Гермионе. — Вы сами-то дотащите? Худая вон какая, — он принял деньги.
— Дотащу, — она улыбнулась в ответ и вышла из магазина, волоча за собой елочку.
День стоял чудный: зима щедро осыпала дороги белым снегом перед Рождеством, словно делая свой скромный подарочек людям. Гермиона улыбнулась, отойдя чуть подальше от прилавка и телепортировала.
На то, чтобы украсить елочку, у нее ушло три часа с лишним: она развесила купленные шары по всей ели, чтобы нигде не было пустых участков. Украшения были красного и желтого цвета, а еще была гирлянда, которая красиво блестела на стволе. Повесила игрушки на стены, украсила дверь венком. Девушка была довольно результатом, смотря на Рождественское дерево.
Насчет всего этого она с Драко не говорила — более того, даже не знала, есть ли у них в семье такая традиция. Вероятно, что нет. Такая милая елочка не впишется в мрачные залы Мэнора.
— Не смей жевать ее, — пригрозила она пальцем Живоглоту, который ходил вокруг дерева, мурлыча. Он любил обрывать шарики и раскусывать их, ползая по всему дому.
Она присела на диван, включив телевизор. По нему в очередной раз шла какая-то ерунда, в которой пара выясняла отношения.
Марка до сих пор не нашли, как и Безликого. За Джорджиной, которую они с Драко описали (та, что была именно на балу), была послана слежка. Конечно, оказалась она безрезультатной. Но, как вещал ее новый шеф Анатолий, от него не скроется никто.
Ей дали что-то вроде больничного. Как выразился все тот же Анатолий, это уже стало делом большого масштаба, и одни Гермиона с Драко не справятся с этим. Насчет их дома и вообще «замужества» он обещал поговорить после праздника, а пока что попросил оставить все на своих местах. Кажется, он уже успел пожалеть, что вошел на этот пост.
Сказать, что девушка сильно расстроилась по поводу того, что поимка Безликого больше не была ее обязанностью, она не могла. Скорее, наоборот: лишний груз упал с плеч. Она поняла, как не ценила все те легкие задания, где всего-то и нужно, что найти какого-нибудь убийцу, который даже не удосужился скрыться, засадить его в Азкабан или разобраться с бывшими Пожирателями. Тут было другое. И она была рада, что ей не нужно сегодня сидеть и ломать голову над тем, куда пошел убийца, что он сейчас делает, кого в очередной раз убивает. Нет, конечно, ее это волновало, но впервые за долгое время Гермиона просто смотрела эту мелодраму, не размышляя о том, почему у него такая татуировка, а у тех алхимиков другая.
И почему-то здесь ее осенило. Прям стукнуло в голову, что девушка даже подскочила. Надела плащ и трансгрессировала в самую большую маговскую библиотеку. Два часа поисков, и она нашла то, что искала. Это открывало все карты. Это давало ответы на множество вопросов, которые были в ее голове.
Она держала открытой книгу, на странице которой красовался большой круг с тремя отсеками. Посередине так же был маленький круг, который был центром.
Этим центром был Безликий. Его татуировка в виде чаши, которая при смерти переворачивается, как у всех алхимиков. Они были связаны: убитые мужчины и Безликий. Этими вращающимися татуировками. Убийства, которые были по понедельникам и стали происходить по пятницам, объясняли все.
Чаша, которая переворачивается, с обвивающей ее змеей — это же проще некуда. Эта чаша равновесия. Чаша, которая устанавливает черту в мире. Если убивали зло, в роли которого были алхимики, — чаша переворачивалась. Это означало, что за этой смертью будут другие, многочисленные. Татуировка будет убивать одного за другим, а всего убитых будет восемь. Чаша установит равновесие между мирами зла и добра. Не может быть такого, чтобы убили человека, который был за зло, а за это добра стало больше.