Безликий
Шрифт:
ГЛАВА 8. РЕЙН
«Наша королева никогда не преклонит колен
Наша королева невеста Иллина
Наша королева выдержит плен
Нас много… а она…она у нас одна.
Невеста Иллина… невеста Иллина
Мы вытерпим смерть, как жизнь, ради нас терпит она…»
Я ждал этого момента долгих десять лет. Я прокручивал его в голове миллионы раз и с разных сторон. Я разговаривал с ней и получал её ответы. Самое паршивое, что я угадал почти каждый из них. И эту презрительную усмешку, и эту брезгливость в бирюзовых глазах. Только иногда я все же думал, что она меня узнает. Я надеялся на это. На то, что у нее не было мужчин
— Вы? Он есть вы? — она хохотала и не могла остановиться, а мне хотелось рывком сжать ее идеальное горло и заставить заткнуться. Никто и никогда не смел смеяться мне в лицо с тех пор, как я надел железную маску. Каждый, кто осмелился — смеялся последний раз в своей жизни. Только я уже давно понял, что не могу ее убить. Я пока не готов к этому шагу. Потому что меня подпитывает не только жажда мести, но и больная любовь к этой женщине, вывернувшей мне мозги еще десять лет назад. Права была моя маленькая Далия, назвавшая ее шеаной и поплатившаяся за мою слабость своей жизнью.
И вдруг Одейя замолчала сама, губы скривила очередная презрительная усмешка.
— А кто сказал, что я соглашусь на этот брак? Брак с презренным валласаром. Пусть даже и велеарской крови. Ни один астрель не обвенчает нас без обоюдного согласия.
И я знал об этом. Она должна поставить свою подпись на кожаном манускрипте, она так же должна разрешить астрелю избавить ее от пятилистника внизу живота. Убрать клеймо ниады. Иначе этот брак не признает ни одно велеарство и ни одна вера.
— У меня есть миллионы способов заставить тебя согласиться, Одейя Вийяр. Миллионы изощренных и болезненных способов. Я использую каждый из них.
Прошептал и увидел, как она содрогнулась от моего шепота. Каждый раз, когда слышала мой голос, вздрагивала от ужаса и отвращения. Что будет, когда она увидит мое лицо?
— Думаешь, я боюсь боли? — нагло посмотрела мне в глаза, и я мысленно застонал, проклиная прозрачность этой бирюзы, в которой дрожало отражение черной маски. Захотелось заорать, чтобы она их закрыла. Ненавижу зеркала. Я уничтожил их все. Но нашел единственное в ее глазах. И когда-нибудь я вырежу из них свое отражение валасским кинжалом.
— Что ты знаешь о боли, маленькая шеана? Я познакомлю тебя с ней очень медленно. С каждой гранью этой самой боли, которая тебе и не снилась. Ты думаешь это будут физические страдания? Нееет. Слишком мало. Я заставлю тебя стоять на коленях и плакать кровавыми слезами, а на тебе в этот момент не будет ни единого шрама. Ты истечешь кровью изнутри.
Последний раз, когда я видел ее так близко она смотрела на меня совсем иначе. Но тогда на мне не было железа, и она называла меня просто «мой». Я запомнил каждое ее слово. Потом, выучив лассарский язык, я перебирал все, что она мне говорила. Но с того момента между нами разверзлась такая пропасть, которую не перепрыгнуть и не переплыть. Она переполнена кровью моих родных и моего народа. Ее отец по сей день увеличивает в ней уровень ненависти и жажды мести, превращая моих соотечественников в живое мясо, торгуя ими для тяжелого труда и удовлетворения самых низких желаний высокородных дасов лассара. Поэтому пропасть между нами не сократится никогда. Потому что я не забуду и не прощу.
И она. Как противовес каждому моему решению. Каждому проклятию,
Хочу её. Потому что слишком близко. Потому что теперь в моей власти. За это я ненавижу нас обоих с такой силой, что ломит кости и темнеет перед глазами.
— Сначала попробуй заставить меня встать на колени, валлаский раб, а потом хвались.
Меня заводил даже её гнев, в паху простреливало адским возбуждением и вместе с этим хотелось задушить её только за слово «раб» и за то, как она его произнесла. Нет, это не было обычным оскорблением. Она просто называла вещи своими именами. Для лассарской десы я всегда буду валасским рабом.
— Заставлю. И не один раз. — наклонился к ней, принюхиваясь к запаху волос, пахнет, как и тогда, морским бризом, свежестью и женщиной, — ты станешь на колени добровольно, как самая грязная лассарская шлюха. Потому что я прикажу подвесить труп твоего брата за ноги у ворот и скормлю его гнилое мясо воронам, вместо того, чтобы придать тело огню и развеять прах по воздуху, как велит седьмая строфа писания от вашего Иллина. «Да будет неспокоен прах близкого твоего, коли тело не станет пеплом. Да не вознесется душа его к небесам и не получит очищение, если не будет предана огню. Да не простятся грехи его, если не будет отпет он песнопениями священных мужей великого Храма и развеян по воздуху». Потому что пришло время перевернуть все с головы на ноги, и очень скоро лассары сами станут нашими рабами.
В её глазах блеснули слезы, и она замахнулась, чтобы вцепиться мне в лицо, но я перехватил ее тонкую руку за запястье и даже не поморщился, когда кожа задымилась и завоняло паленой плотью. Первое прикосновение за десять лет. Я бы обгорел до костей за право прикасаться к ней каждый день… но не в этой жизни и не в этом мире, который ее отец вымостил для меня на крови моих близких, на слезах моего народа.
— Если и этого недостаточно для твоего согласия — я расчленю каждого из твоих людей у тебя на глазах. Я буду отрезать от них по кусочку и кормить ими своих волков. В подвалах Валласа сотни лассаров. Женщины и дети, старики и больные. Каждый день по одному и каждый на твоей совести. Или у дочери Ода Первого она отсутствует так же, как и у ее отца?
Она смертельно побледнела, глядя расширенными от ужаса глазами на мои обуглившиеся пальцы. Да, девочка, плевать я хотел на боль. Она ничто в сравнении с тем, как болит внутри, когда я каждый день закрываю глаза и вижу изнасилованных мать и сестру. Когда думаю, сколько потных и вонючих ублюдков покрыли их, прежде чем они умерли под одним из них. Когда смотрю в зеркало и вижу собственное уродливое лицо. Когда смотрю на тебя и понимаю, что ты никогда не будешь принадлежать мне, даже если и станешь моей женой.
Кроме того, я та самая тварь, которая восстановится уже через пару часов. На мне и следа не останется. Жаль только, проклятым гайларом я стал уже после того, как твой отец исполосовал мне лицо от уха до уха. Но и в этом есть свое наслаждение. Я бы никогда не принес столько ужаса, будь я таким, как все. Ты содрогнешься, когда поймешь, какое чудовище жаждет получить тебя в жены.
— Мой брат мертв, а я не верю в Иллина. Ему уже все равно, что станет с его телом, а я буду оплакивать его душу до самой смерти. Моя совесть чиста. На моих руках нет его крови, и я любила его всем сердцем. Он знал об этом, и этого достаточно. Мои люди и так умрут от голода в твоих вонючих подвалах, так что я буду милосердной и позволю этому произойти быстрее.