Шрифт:
Юрий Нагибин
Безлюбый
Поражало его спокойствие. Ненаигранное, без сцепленных челюстей, скрученных напряжением мускулов, сбивающегося дыхания и опрокидывающихся глаз. Он был естественно, раскованно спокоен, с легким налетом усталости и скромной удовлетворенности, как студент, сдавший трудный экзамен строгому и капризному профессору. Но и ни малейшего гонора, высокомерия, сознания своего превосходства не было в нем. Без тени позы он подчинялся заведенному несложному порядку. Деловито съедал невкусную еду, которую ему приносили трижды в день, позволял врачу осматривать поверхностную, но болезненную рану в предплечье, а санитару - перевязывать. Тот делал это неумело и грубовато, наверное, не по злобе, просто плохие руки.
Понаблюдав его в течение двух недель, врач сказал коменданту крепости: "Неужели возможно такое самообладание? Или это моральная тупость? Непроницаемость
Казнь уже давно следовало привести в исполнение. Узник наотрез отказался от подачи прошения на высочайшее имя. Он сделал это твердо, жестко, но без вызова. "Я не вижу никаких оснований для подобной просьбы,сказал он спокойным, чуть насмешливым голосом.- Я не юнец, не ведающий, что творит (ему было двадцать шесть лет). И не чувствую раскаяния. Если бы пришлось, я бы все повторил сначала".
Корягин - так звали осужденного - не понимал, почему они канителят с приведением приговора в исполнение. Неужели они ждут, что он изменит решение и пошлет слезницу на имя государя? А для чего? Даже сделай он это против своей совести, ему все равно откажут. Он срубил едва ли не самое мощное дерево в романовском саду. Никто не был так авторитетен в августейшем доме, так крепок и непреклонен, как великий князь Кирилл. Так чего же они ждут? Может, их бесит его хладнокровие и презрение к царской милости? Хотят помучить ожиданием, спровоцировать на жалкий поступок, подразнить надеждой, а потом убить вторично? С них станется. Все Романовы ублюдки, но самым ублюдочным ублюдком был уничтоженный им великий князь. Реакционер из реакционеров, душитель свободы, на войне - чума для солдат, несгибаемый стержень режима, длинновязый высокомерный истукан и к тому же мужеложец, растлитель молоденьких курсантов.
У Корягина не могло быть прямой обиды на великого князя, их пути не пересекались, но ненавидел он его с остротой и едкостью личного чувства.
Корягин происходил из мещан уездного нижегородского Ардатова и в Москву перебрался за полтора года до своего покушения, когда в нем вызрела и до конца определилась единственная цель жизни. К этому времени скончалась его долго болевшая, полупарализованная мать, развязав ему руки. Особой любви к ней Корягин не испытывал, но был во всем человеком порядка. Плохо ли, хорошо ли, мать его кормила, поила, одевала, дала кончить не только приходское, но и три класса уездного училища. Отца своего, маленького канцеляриста уездной управы, Корягин не помнил. А мать всегда служила приходящей прислугой в довольно зажиточном доме третьегильдийного купца, имевшего в городе несколько лавок и маслобойку. Купец за все годы не прибавил ей ни полушки, не сделал ни одного подарка, кроме обязательных грошовых праздничных гостинцев. Однажды в этом богатом доме вспомнили о сыне прислуги и позвали на рождественскую елку. Он
полюбовался красивым, украшенным серебряной канителью и стеклянными шариками деревом со звездой на островершке и белобородым дедом-морозом у комеля, нарядными горластыми детьми, не обратившими на него внимания, получил картонную коробку со сластями и был возвращен в руки поджидавшей под дверью матери. Волшебная сказка, так быстро кончившаяся, осталась в нем легкой печалью, но повзрослев и приохотившись к чтению с помощью одного ссыльнопоселенца, он обнаружил, что был участником классического и тошнотворного сюжета рождественской литературы: кухаркин сын на елке в богатом доме. И тогда он люто возненавидел и хозяев матери, и всех богатых на свете. То было рождением социального чувства, возможно, и рождением будущего бомбиста.
В Ардатове со времен польского восстания 1863 года жили ссыльные поляки, а также их обрусевшие потомки. Один из них, Сосновский, дал четкое направление той ненависти, которую пробудила в Корягине рождественская елка в купеческом доме. Сосновский объяснил, что ненавидеть в первую очередь надо царя, потом его близких и приближенных, а также министров, сановников, генералов и жандармов всех рангов.
Единственным способом борьбы этот тихий, болезненный, мухи не обидевший человек считал террор. Он потряс юный разум Корягина очень простым подсчетом: если каждый террорист уничтожит всего одного врага, то на всю царскую фамилию и на тех, кто поддерживает трон, понадобится не более тысячи человек. Неужели в России не окажется тысячи смелых и самоотверженных молодых людей, готовых положить жизнь за народ? И не нужно никаких тайных организаций, каждый должен действовать в одиночку, на свой страх и риск. Организация - самый верный способ провалить любое дело. Обязательно окажется или засланным охранкой шпион, или предатель по слабости духа. Или чего-нибудь не поделят: власть, приоритет, бабу. Неудача Каракозова не должна обескураживать. Надо быть предусмотрительнее, тщательнее готовить покушение, а в себе воспитать самообладание. И главное, не торопиться, надо хорошенько изучить клиента, его манеры, привычки, жестикуляцию, даже нервные тики, почувствовать его изнутри, более того, стать им, тогда не будет нечаянной ошибки. Столь же основательно должно быть подготовлено оружие, к пистолету надо пристреляться, а бомбу - пустую, разумеется, но равную по весу заряженной,- научиться безошибочно метать в цель. Очень важно правильно выбрать место покушения, желательно безлюдное. Прохожие опасны: патриотический и бдительный мещанин отнял у Каракозова подвиг, а там и жизнь. Гальени стрелял во французского президента почти в упор возле слоновьего вольера и промахнулся лишь потому, что слон взмахнул хвостом и президент отшатнулся. Зверинец, цирк - плохие места для покушения, в театре лучше использовать антракт. Другое дело, когда высокопоставленное лицо отправляется к месту службы - это выверенный ритуал,- оно будет с математической точностью повторять привычные движения, что сводит к минимуму возможность промаха. Хуже нет пытаться использовaть якобы благоприятный момент, связанный с экстраординарными событиями в дневном распорядке клиента, тут возможны любые случайности. Привычность, обыденность порождают автоматизм движений, что уже служит гарантией успеха. Бомба обладает несравнимо большей поражающей силой, чем пистолетная пуля, но не надо на это слишком полагаться. Первая бомба, брошенная в Александра II, разметала все вокруг, а царю не причинила даже малого ущерба.
И надо твердо знать: тебя схватят, осудят и повесят. Идти с надеждой на спасение - значит обречь себя на провал. Как бы ни был ты смел и решителен, невольно станешь прикидывать вариант спасения, а это отвлечет от прямого дела.
Чувствовалось, что Сосновский рассуждает о террористическом акте не умозрительно, а на основе собственного практичесного опыта. Спрашивать о таком не полагалось. Он находился под надзором полиции, но если бы за ним числилась хотя бы неудачная попытка покушения, то давно бы гнил на каторге. Значит, полиции неизвестно о причастности Сосновского к терроризму. Он сам рассказал свою историю Корягину незадолго до смерти от чахотки.
Не только полиция не знала о несостоявшемся покушении на харьковского полицмейстера, но и сам полковник Хлудов не догадался, что был на волосок от смерти, когда его рассеянный взгляд скользнул по лицу прохожего человека, вдруг опустившего руку в карман долгополой шубы на волке.
Хлудов был далеко не худшим из жандармских офицеров, от природы незлобивый, к тому же остуженный годами, неудачами, усталостью и старыми ноющими ранами (бывший боевой офицер), он нес свою службу лишь внешне исполнительно, надеясь выйти в отставку генералом. Вдовец с двумя великовозрастными дочерьми-вековухами, он куда больше был озабочен устройством их судьбы, нежели своей докучной службой. При нем Харьков стал Меккой для террористов; здесь они могли расслабиться, передохнуть, спокойно обдумать будущие отважные мероприятия. Харьковская тюрьма славилась мягким обращением, хорошей пищей и богатой библиотекой.
Сосновский, потомок одного из сподвижников знаменитого Домбровского, учительствовал в уездной школе под Харьковом и, не будучи связан ни с какой террористической и вообще революционной организацией, разрабатывал свое покушение в одиночку. Он, конечно, знал о репутации Хлудова как мягкого человека, но это его мало трогало. Хлудов был частицей преступной системы полицейского государства и, следовательно, подлежал уничтожению. А его служебная лень и расхлябанность, принимаемые за прекраснодушие, Сосновского не трогали.
Он хорошо подготовил свое покушение, несторожкость Хлудова облегчала задачу. В намеченный день и час он чуть не вплотную сблизился с Хлудовым возле церкви Нечаянных Радостей, куда полицмейстер ходил к ранней обедне. Было одрожливо промозглое утро с жестяным инеем и пронзительным ветром, дующим от земли вверх. Замерзший Хлудов притопывал и по-извозчичьи охлопывал себя руками крест-накрест. Скользнув по Сосновскому рассеянно-жалобным взглядом, он проговорил отвердевшими губами: "Ну и холодняшка!" Сосновский в добротной волчьей шубе и гамашах физически ощутил, как зябко этому пожилому человеку в шинели тонкого сукна и узких сапогах. В беглом взгляде Хлудова не было ничего от полицейского, но так много - от бедного брата в человечестве: замороченного жизнью неудачника,- и он оставил руку в кармане на ребристой рукоятке пистолета.