Безлюбый
Шрифт:
И, подумав о Варваре Алексеевне добро, Корягин вдруг испытал острое желание задеть ее, обидеть. Наверное, его разозлила ее тупая, нерассуждающая преданность мужу, слепота к его пороку, впрочем, не меньше раздражали и смирение перед потерей, и неумение держать зло.
А правда ли, она не держит зла? Как-то не верится в подобное всепрощение. Люди, стоящие над толпой, исполнены безмерного себялюбия, чувства собственного превосходства и презрения ко всем, кто ниже их. Именно в силу этого они любят играть в чужие игры: смирение, всепрощение, милосердие, теша собственного беса. Чтобы все изумлялись: какая доброта, какая высота души, какое
– она же Варвара, ну, ладно: ах, Бабетта - воистину святая, она все простила этому извергу, облегчила его страдания, христианка, самаритянка, ее возьмут живьем на небо!..
– Знаете,- сказал Корягин,- вам бы лучше уйти.
– Я вам мешаю?.. Ах, простите, вам, наверное, надо по нужде. Вы не стесняйтесь, я работала в лазарете. Где ваша "утка"?.. Сейчас подам.
Она опустилась на колени и заглянула под койку.
– Не трудитесь,- сказал Корягин, злясь и веселясь.- Это не лазарет, здесь, "уток" не положено. Да мне и не надо.
– Но вы же ранены!
– сказала она с возмущением.- Я добьюсь, чтобы вас перевели в лазарет. Ее назойливость перестала развлекать.
– Я никуда не пойду. Какой еще лазарет? Меня не сегодня завтра повесят.
– Нет, нет!
– вскричала Варвара Алексеевна.- Вас помилуют. Кирилла не вернуть, зачем же отнимать еще одну жизнь? Такую молодую!
– По щекам ее катились слезы.- Ваше раскаяние умилостивит тех, кто может карать и миловать.
– Кто вам сказал, что я раскаиваюсь? Да я бы, не думая, повторил все сначала. Мне не нужно помилование, я не приму его. Каждому свое.
– За что вы так не любите бедного Кирилла?
– удивилась она.- Он же милый...
– Возможно, для вас. И то сомневаюсь. Спросите повешенных, спросите гниющих в тюрьмах, спросите замордованных солдат...
– Солдаты его любили!
– не выдержала Варвара Алексеевна.
– Охотно на водку давал?.. Отец-командир!.. Гнал на верную смерть, для него человеческая жизнь - тьфу! Жестокий, хладнокровный, безжалостный тиран!..- Он чуть не плюнул, разозленный словом "тиран", невесть с чего сунувшимся на язык.
Варвара Алексеевна смотрела на него с доброй, сочувственной улыбкой.
– Как все это непохоже на Кирилла! Вы бы посмотрели на него в семейном кругу, среди друзей, на дружеских попойках с однополчанами...
– А вы бы посмотрели, как он подмахивает смертные приговоры.
– Вы что-то путаете,- сказала она тихо.- Приговоры - дело суда, при чем тут мой покойный муж? А на войне я его видела, была с ним под Плевной. Он подымал роты в атаку и шел первым на турецкий огонь. А ведь он был командующий. Самый бесстрашный человек в армии. Может, он и не берег солдат, как другие,- она улыбнулась,- застенчивые командиры, но и себя не берег. У него было восемь ран на теле, больше, наверное, чем у всех остальных генералов его ранга, вместе взятых. Я не хочу оправдывать Кирилла, да он в этом и не нуждается. Он все искупил своей смертью. Он был администратор старой школы - прямолинейный, жесткий, не отступающий от цели, от того, что считал правильным. Но он был честен и справедлив. Он ничего не выгадывал для себя: ни славы, ни почестей, ни богатства, ему все было дано от рождения. Он служил России... так, как понимал.
– Плохо понимал!
– крикнул Корягин.- Такие, как он, замордовали страну, превратили в рабов прекрасный, умный, талантливый народ. Всех надо истребить, до одного!..
–
– сказала Варвара Алексеевна таким тоном, будто призвала к порядку расшалившегося мальчугана.- Успокойтесь. Возможно, я чего-то не понимаю, не знаю. Я же не политик, не государственный деятель и, к сожалению, не народ. Мне нельзя об этом судить. Но я женщина, мать, жена... была, любила отца моих детей. Он был такой добрый и терпеливый со мной. Я не хватаю звезд с небес, часто говорю глупости, он никогда не сердился, ни разу не повысил голос, не позволил нетерпеливого жеста...
– Был виноват перед вами, вот и не рыпался.
Корягин тут же пожалел о своих словах. Он не понимал, как это вырвалось. Он ударил наотмашь, в грудь - за что?.. "Плебей,- сказал он себе,- мстительный плебей..." Конечно, она полезла не в свое дело, ему не нужны ни ее заботы, ни заступничество, ни ханжеское нытье. А если начистоту, то это подлость, вельможное хамство - врываться без спроса к смертнику. Она думает, что им позволено лезть с ногами в чужую душу. И небось еще ждет благодарности. Накось, выкуси!
Он едва не показал ей кукиш.
– Кирилл Михайлович ни в чем не виноват передо мной,- сказала она, чуть поджав губы, и впервые в ее кротком голосе звучали строгие нотки.
Надо было остановиться, что это за дешевая игра у гробового входа? Но, видать, человек живет до последнего выдоха всем, что в нем есть: крупным и малым, хорошим и дурным, высоким и низким, добрым и злым. Во всяком случае, Корягин не мог замолчать, как себе ни приказывал.
– Меня это не касается,- сказал грубо.- Но репутация у вашего мужа была аховая.
Она молча смотрела на него, хлопая глазами, и не могла взять в толк сказанного.
– Как же так?
– проговорила наконец недоуменно.- В том кругу, где мы вращались, его считали рыцарем без страха и упрека.
– Я не говорю, что он крал столовые ложки или передергивал в картах.Корягин раздражался все сильнее.- Но как военачальник он признавал лишь один маневр - с тыла.
Она, в самом деле, не отличалась сообразительностью и вновь погрузилась в размышления. Корягину показалось даже, что она уснула. Неужели правда она не знает? Да быть того не может, это же притча во языцех...
За узким лобиком совершался непосильный труд мысли. Она то вскидывала на него доверчивые глаза, то потупляла и вдруг рассмеялась - легко и молодо:
– Ах, какая чушь!.. Я даже не поняла сразу. Как люди недобры! Это глупая сплетня. Кирилл Михайлович был эстет, он любил все красивое: женщин, лошадей, молодость во всех проявлениях, китайские вазы, севрский фарфор, английский пейзаж. Он был, как бы поточнее выразиться, человеком очень сильной жизни. Каждый кубок осушал до дна. Так он воевал, так любил, так играл в теннис, охотился, скакал на лошадях. Он, кстати, был лучшим всадником среди Романовых, а уж что-что, а это они умеют. Он перепивал всех молодых офицеров, но никто не видел его пьяным. Он стал чувствовать возраст в последнее время и потянулся к молодым. Ему нравилось прикосновение к свежей юной жизни. Боже мой, и Лев Николаевич Толстой восхищался глупой гусарской юностью и завидовал ей. Впрочем, молва не пощадила даже великого писателя... Вы простите, что я так долго говорю, но кто же защитит честное имя Кирилла Михайловича, если не я? И вы должны знать, что убили безукоризненного человека. На вашем подвиге - вы ведь считаете это подвигом?
– нет никакого пятна.