Безлюдница
Шрифт:
Это было со мной. Месяц назад.
И это тоже было со мной. Тоже месяц назад, в тот же вечер.
Распахиваю дверь, вбегаю в дом, кричу – через все комнаты:
– Меня приняли!
Непривычная тишина, жуткая какая-то, пугающая…
Окликаю его по имени. Почему он сидит в кресле, не оборачивается, почему он не отвечает мне…
Трогаю его за плечо, он падает как-то неловко, неуклюже, беспомощно, выскальзывает из рук книга, успеваю прочитать на развороте, пока он не захлопнулся – и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу, и очи
Час спустя.
– Давно знали покойного?
– Да.
– Кто он вам?
Чуть не срываюсь, чтобы сказать правду. Тут же спохватываюсь, отвечаю, как он меня учил.
– Н-никто.
– А что вы тогда делали в его доме?
На ходу присочиняю что-то, сам не знаю, что.
– Подрабатывал… продукты ему покупал… кран там починить, еще что…
Кивают. Вроде поверили, черт их знает, поверили или нет…
– Здесь распишитесь.
Здесь расписываюсь. Выхожу из дома, даже вещи свои взять не могу, ладно, черт с ними, с вещами, черт с ним со всем…
Психика: стабильная, уравновешенная
Это нам всем записывали в анкете. Психика стабильная, уравновешенная, и все такое. Мое счастье, что меня не проверяли. Что тут проверять, бракованные на работу не приходят, бракованных отсеивают сразу же. Еще там, где писк младенцев, шум инкубатора и – Девяносто пять, сорок четыре! Девяносто пять, сорок пять!
Характер: ярко выраженный командный дух.
Это мне уже позже приписали, после столкновения. Когда сшиблись на пустыре наши и ненаши, рожденные и нарождённые, когда пошли в ход камни, бутылки, обломки тротуарной плитки, рожденные называли нас нелюдями, выродками, да уж кто выродки, так это не мы, мы-то не рождались… Вот инкубами нас называют, это правильно, мы же в инкубаторе вывелись. А мы их оттеснили-таки к гаражам, дальше ничего не помню, помню, как схватил готовую обрушиться на меня велосипедную цепь, рванул на себя что есть силы, здоровый детина повалился на меня, я въехал ему коленом под ребра…
Дальше не помню.
Ярко выраженный командный дух…
– Ну что… заданьице есть одно…
Хозяин смотрит на меня. Мой хозяин, как сжимается сердце от этих двух слов, мой хозяин, не его, не её, не чей-нибудь там – мой.
Вытягиваюсь в струнку. Заданьице. Мне. Как в кино. Не какому-нибудь Джеймсу Бонду, а мне, мне, мне…
Хозяин (мой хозяин!!!) показывает фотографию. Молодая, глаза в пол-лица, светлые волосы, и все-таки вижу, что не генетики над ней работали, наука здесь руку не приложила….
– Вот цель.
Киваю. Больше мне знать ничего не положено, что за цель, откуда цель, зачем цель, – иди, ищи, стреляй, принеси хозяину отрезанную голову…
Дома сгрудились в тесном дворе, шепчутся о чем-то.
Навожу цель.
Цель перелистывает страницу, читаю, и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу…
Сжимается сердце. Почему-то мне кажется, что это его дочь, а ведь я даже не знаю ничего про него, была у него дочь, не было,
Цель отбрасывает с лица светлые волосы.
Сжимается сердце.
Опрометью сбегаю по лестнице, распахиваю дверь подъезда, цель оборачивается, цель видит меня, испугалась, еще бы не испугалась, все еще держу в руках пушку…
Цель вскакивает со скамейки, падает на траву раскрытая книга, и каждый вечер в час назначенный…
– Постойте! Подождите!
Остановилась. Смотрит на меня. Затравленно…
– Вы… вас хотят убить… да нет… не я хочу…
Цель кивает. Называет имя заказчика, ну я так и думал, она здесь замешана, в противостоянии Корпорации и не корпорации…
– Вам надо бежать… из города… вы понимаете, он от вас не отстанет…
Цель кивает.
Подхватываю книгу.
– Вы об… оброни… ли…
Язык не слушается меня, как в детстве, когда пытался прочитать незнакомые слова…
– Спасибо.
– У меня машина… увезу вас…
– Спасибо. Спасибо, – сжимает мою руку. Сжимается сердце, нет, всё-таки правильно меня забраковали… Знать бы еще, как я в таком состоянии поведу машину, мои руки меня не слушаются, как будто уже и не мои, долго не могу попасть ключом в зажигание, цель помогает, да давайте я…
Психика: стабильная, уравновешенная.
Так записывали всем. Нестабильных отбраковывали еще тогда, тогда…
Писк младенцев. Шум инкубатора.
– Так, я не понял, а сорок седьмого добивать кто должен?
– А?
– Сорок седьмого-то не добили? Слушайте, вы это бросьте, бракованных добивать надо, а то был у нас тут такой, скажет – брак, младенчика забракованного отнесет в подвал, да и оставит, мол, сам подохнет… Не-е, вы уж эфиру не пожалейте, негуманно всё-таки…
– Да нет, знаете что… я его себе возьму.
– Чего?
– Себе, говорю, возьму…
– Ну, эфирчиком-то сбрызните, не живого же препарировать будете!
– Да нет… домой.
– Это вам чего… котенок, что ли?
– Котенок, человечонок, какая разница…
– Так… нельзя же….
– Чего нельзя, где написано, что нельзя?
Я не могу этого помнить, в таком возрасте еще ничего не помнят.
Но я помню.
– Начальничек-то твой, Кононов, детьми приторговывает, – говорит мишень, которая уже не мишень.
Машина покачивается на поворотах. Киваю:
– Нерожденными.
– Да нет… похищает. Вот таких как ты посылает, они детишек у школы подкарауливают… а не знаешь, зачем ему дети нужны?
Пожимаю плечами, мне не положено знать.
– Здесь останови…
Останавливаю возле заброшенной деревушки, иду за мишенью, настороженно оглядываюсь, все еще не верю, что оторвались от хозяина…
– Много народу положил? – спрашивает мишень.
– Не успел еще.
Мишень косится на меня, кажется, не верит. Входим в отжившую свое избенку, цель разводит огонь в печи, от огня веет чем-то забытым, о чем я не должен помнить, но помню, пламя костра, напевы тех времен, когда земля была еще молодая и неопытная, женщина у очага нервным жестом поправляет волосы…