Безнадега
Шрифт:
— Господи, я никогда не стрелял из револьвера, — произнес Дэвид. — Пожалуйста, помоги мне выстрелить из этого. Христом Богом молю Тебя. Аминь.
Глава 3
Мэри Джексон сидела на койке, уставившись на свои сложенные на коленях руки, и думала о сестре мужа. О Дейдре Финни, кудрявой обкурившейся симпатяшке с идиотской улыбкой. Дейдре, которая не ела мясо («Это жестоко — убивать ради насыщения собственного желудка»), зато курила «травку». Дейдре, уже не один год якшающейся с этим панамским революционером. Дейдре с ее мистером Лыбой-Улыбой на наклейках. Дейдре, благодаря которой мужа Мэри убили, а она сама попала в камеру смертников. И все потому, что эта Дейдра напрочь прокурила свои мозги. И забыла о мешке с «травкой», запрятанном под запаску.
Это не справедливо, воспротивилась более рациональная часть мозга Мэри. Причина в пластине с номерным знаком, а не в марихуане. Энтрегьян остановил «акуру» из-за пластины. Собственно, он вел себя, как Ангел Смерти, не обнаруживший на двери запретного знака. Если б не «травка», он бы придрался к чему-то еще. И ты это знаешь.
Но Мэри не хотела этого знать, не хотела думать, что стала жертвой пусть и необычного, но природного катаклизма. Лучше уж винить во всем сестру Питера, представлять себе, как она ее накажет. Способов хватало, не смертельных, но достаточно болезненных. В Гонконге, к примеру, воров били палками. И Дейдре с десяток ударов только пойдет на пользу. Или дать ей хорошего пинка острым носком туфельки на высоком каблуке. Все, что угодно, лишь бы согнать с лица Дейдры блуждающую улыбку, придать глазам достаточно осмысленности, чтобы знать наверняка, что до нее дошли слова Мэри: «Из-за тебя, паршивая дрянь, убили твоего брата, ты это понимаешь?»
— Насилие рождает насилие, — произнесла она менторским тоном, обращаясь к своим рукам. В такой ситуации она имела полное право разговаривать сама с собой. — Я это знаю, все это знают, но иногда так приятно помечтать о насилии.
— Что? — переспросил Ральф Карвер. Он, казалось, полностью утратил связь с реальностью. И больше всего напоминал сейчас обкурившуюся Дейдру.
— Ничего. Не берите в голову.
Мэри встала, сделав два шага вперед, оказалась у решетки, схватилась за прутья и огляделась. Койот лежал на полу, положив передние лапы на остатки кожаной куртки Джонни Маринвилла, и, словно загипнотизированный, смотрел на писателя.
— Вы думаете, он выбрался отсюда? — обратился к Мэри Ральф. — Вы думаете, мой мальчик выбрался отсюда, мэм?
— Я не мэм, я Мэри, и я ничего не знаю. Хотелось бы думать, что он выбрался, но больше ничего сказать не могу. Шанс выбраться у него есть.
Если только он не нарвется на копа, добавила она про себя.
— Да, пожалуй. Я и понятия не имел, насколько серьезно у него с этими молитвами. — В голосе Ральфа слышались извиняющиеся нотки. — Я думал, это… ну, не знаю… детская причуда. Но, по-моему, на причуду это совсем не похоже. А вы как думаете?
— Да, — согласилась Мэри. — Не похоже.
— И чего ты смотришь на меня, начальник? — обратился Маринвилл к койоту. — Гребаная куртка у тебя, чего тебе еще надо? Впрочем, я знаю. — Он повернулся к Мэри: — Мне кажется, если один из нас выйдет из камеры, он просто завиляет хвостом и…
— Ш-ш-ш! — воскликнул Биллингсли. — Кто-то поднимается по лестнице!
Койот тоже услышал шаги. Он оторвал взгляд от Маринвилла, повернулся к двери и зарычал. Шаги приблизились, достигли площадки и затихли. Мэри глянула на Ральфа Карвера и тут же отвела глаза. На его лице застыло выражение ужаса, смешанного с надеждой. У Мэри только что убили мужа, боль от потери казалась невыносимой. А каково за несколько часов потерять всю семью?
За окнами взвыл ветер. Койот нервно оглянулся на звук, приблизился к двери шага на три и навострил уши.
— Сынок! — отчаянно завопил Ральф. — Сынок, если это ты, не входи! Чудовище стоит прямо перед дверью!
— На каком расстоянии? — Это был голос мальчика. Невероятно! А еще удивительнее была звучащая в этом голосе уверенность в себе. Мэри подумала, что теперь ей придется заново оценить силу молитвы.
Ральф недоуменно уставился на дверь, словно не понял вопроса. А вот писатель понял.
— Футов пять, и койот смотрит на дверь. Будь осторожен.
— У меня револьвер, — ответил мальчик. — Я думаю, вам лучше залезть под койки. Мэри, подойдите как можно ближе к боковой стене, той, что со стороны моего отца. Вы уверены, что он стоит прямо перед дверью, мистер Маринвилл?
— Да. Тебе приходилось стрелять из револьвера, Дэвид?
— Нет.
— О Моисей! — Маринвилл возвел очи горе.
— Дэвид, нет! — закричал Ральф, охваченный тревогой. Он словно только что осознал, что происходит. — Беги отсюда за помощью! Если ты откроешь дверь, эта тварь разорвет тебя пополам!
— Нет, — ответил мальчик. — Я все обдумал, папа, и решил, что лучше схлестнуться с койотом, чем с копом. И потом, у меня ключ. Я думаю, он сгодится. Вроде бы таким пользовался коп.
— Я в этом не сомневаюсь, — подал голос Маринвилл. — Все под койки. Сосчитай до пяти, Дэвид, а потом действуй.
— Из-за вас его убьют! — Ральф яростно глянул на Маринвилла. — Вы приносите в жертву моего мальчика ради спасения собственной шкуры!
— Я понимаю вашу тревогу, мистер Карвер, — ответила ему Мэри, — но, думаю, мы все погибнем, если не выберемся из камер.
— Сосчитай до пяти, Дэвид, — повторил Маринвилл и полез под койку.
Мэри посмотрела на дверь, поняла, что находится на линии огня, и ей сразу стало ясно, почему Дэвид просил ее отойти в сторону. В свои одиннадцать лет он соображал лучше ее.
— Сынок! — крикнул Биллингсли. — Послушай меня, сынок! Встань на колени! Держи револьвер обеими руками и готовься стрелять вверх. Слышишь? Вверх! Койот не побежит к тебе, он на тебя прыгнет! Ты понял?
— Да, — ответил мальчик. — Все понял. Папа, ты уже под койкой?
Ральф все еще стоял у решетки. Его испуганная физиономия приникла к белым прутьям.
— Не делай этого, Дэвид! Я тебе запрещаю!
— Лезь под койку, говнюк, — сердито бросил Маринвилл, выглянув из-под кровати.
Смысл его высказывания Мэри одобрила, но подумала, что Маринвилл мог бы выразиться и покруче. Все-таки писатель. Какой-никакой, а писатель. Она же читала его «Радость», самую похабную книгу столетия. Кто бы мог подумать, что Маринвилл окажется в соседней с ней камере. Правда, нос у него теперь, после того, как его обработал коп, никогда не станет таким, как прежде. Но все равно сразу видно, что Маринвилл из тех, кто привык получать то, что хочет. Может, даже на блюдечке с голубой каемочкой.