Безнадёжная любовь
Шрифт:
Он оглянулся. Нет! Домой идти нельзя. Не спасет дом от мороза и ветра, как не спас от злых людей. Ищи, Данька, другое место, где будет спокойно и тепло, где не изломают тебя безжалостные чужие руки, где согреют и обласкают.
«Ма-ма!» — хотелось заорать Даньке. — Мамочка, милая, помоги мне!» Да что толку орать среди пустоты, среди чистого снега, среди прозрачного воздуха, где нежное касание снежинки, опускающейся на руку, словно удар холодным ножом.
Данька прижал к груди вырванный рубашечный лоскут. Может, будет теплее? Сделал пару шагов и опустился на заснеженную скамейку, подобрал ноги, обнял
3
Пожилая женщина трясла за плечо сидевшего на белой от снега скамейке полураздетого мальчишку.
— Вставай! — повторяла без конца. — Ты же замерзнешь!
Мальчишка что-то твердил, то ли во сне, то ли в беспамятстве, и не шевелился. Тогда женщина немного отошла в сторону и позвала громко:
— Сережа!
Из темноты вышел парень, лет двадцати-двадцати трех, перепрыгнул через низкую, витую чугунную ограду и подошел к скамейке.
— Бог мой! — удивленно уставился он на мальчишку. — Ну и нюх у тебя, мать, на душещипательные зрелища!
— Не болтай, Сережа! — с укором посмотрела на него женщина. — Он же замерзнуть может до смерти.
— Вызови «скорую», — чуть морщась, словно видя нечто противное, посоветовал парень.
— Пока твою «скорую» дождешься, весна наступит.
— Ну, скажем, моя-то «скорая» поблизости.
Женщина уловила в словах негодование и вызов и посмотрела на сына ласково и нежно, как будто он был маленьким и несмышленым.
— Вот и сделай что-нибудь. Не оставлять же его.
Парень хмыкнул и сильно тряхнул мальчишку за плечо.
— Эй! Пора вставать!
Мальчишка, не открывая глаз, резко и как-то испуганно стряхнул чужую руку и сжался еще больше. Губы его беззвучно зашевелились.
— Эй! Не спи — замерзнешь!
— Сережа! — опять укор в голосе матери.
— Что?
— Машина в пяти шагах.
— Ага! И я его туда отнесу.
Женщина посмотрела одновременно умоляюще и требовательно, но ничего не сказала.
— А говорят, детей нынче трудно воспитывать! Так и заставляют совершать подвиги, — парень прошел вдоль скамейки, разглядывая мальчишку со всех сторон, потом со вздохом подошел и попробовал поднять его на руки.
Мальчишка закричал и попытался вырваться. На мгновенье распахнулись глаза, полные ужаса и боли.
— Ну и зрелище! — напряженно усмехнулся парень. — Но если он будет лягаться…
Кое-как он донес мальчишку до стоявший на обочине дороги машины и не очень-то бережно бухнул его на заднее сиденье.
— Не рано ли мне с младенцами возиться?
Женщина устроилась рядом с мальчиком, погладила его мягкие волосы.
***
Данька открыл глаза и увидел белый потолок и люстру, совершенно незнакомую люстру. Он скосил глаза и наткнулся на насмешливый, пронзительный взгляд.
— Эй, мам! Твой найденыш пришел в себя.
Слишком громкий голос отозвался болью в ушах, и Данька страдальчески свел брови.
В дверь заглянула женщина, совершенно чужая, никогда ранее не виденная женщина, но она отчего-то показалась Даньке знакомой. Женщина подошла к кровати.
— Как ты?
Даньке хотелось спросить: «Где я?», но насмешливые глаза парня удерживали его.
— Что же ты молчишь? Не бойся, — женщина посмотрела ласково, а Данька помрачнел:
Тогда парень придвинул стул к самому краю кровати, поудобней сел и обратился все так же насмешливо:
— Эй, молчун! Ты, возможно, не в курсе, но в общем-то тебе тут было худо пару дней. Жар, бред и все такое. А у тебя дома, наверное, с ума сходят. Надеюсь, ты помнишь, где живешь?
Сейчас Данька помнил только мучительные сны, обрывки которых все еще витали вокруг отяжелевшей головы. Холод, холод, боль и холод. Он вновь почувствовал озноб, натянул одеяло. Кругом снег, мороз жжет огнем. Может, он еще спит и видит этих людей во сне, они ведь снились ему однажды среди холода и тьмы.
— Эй! Ты меня слышишь? — прозвучало весьма реально и явственно. — Ты адрес-то свой помнишь?
Конечно, он знал свой адрес. Только зачем беспокоиться? Дома-то никого нет. Никто его не ждет. Разве только соседка, тетя Валя, вспомнит утром, когда наступит время идти в школу.
Парень обернулся и вопросительно посмотрел на женщину.
— Может, он немой?
— Ну и трепло же ты! — женщина ласково толкнула парня ладонью в затылок.
Данька разлепил губы. И сразу же, заметив это движение, на него с вниманием нацелились две пары глаз. Данька шевельнул языком. Ему показалось, он не сможет говорить, потому что голос куда-то пропал, исчез, нет его больше. Но сквозь сдавленный хрип прорвался звук, тихий, глухой, и Данька кое-как рассказал об отце, о маме, о пустой квартире и соседке тете Вале. Он очень устал, даже пот крупными каплями выступил на лбу.
— Теперь отдохни. Поспи, — женщина осторожно отерла Данькин лоб мягким полотенцем. — Хочешь пить? — угадала его желание. — Сережа, принеси воды.
— Ты возьмешь меня к себе медбратом работать?
Женщина вздохнула.
— Да угомонись же ты!
— Ну, вот! — притворился обиженным парень. — Неси я, вези я, спасай я. А поговорить нельзя.
Данька закрыл глаза. Он слышал, как в соседней комнате кто-то суетился, собирался, потом хлопнула входная дверь.
Данька заснул, но спал он недолго, что-то мешало, что-то притаившееся в памяти и ждущее подходящего момента, чтобы выбраться наружу. Оно все время твердило: «Я здесь! Я здесь! Ты не сможешь меня забыть!», но пока не открывало своего истинного смысла и никуда не исчезало. И Данька вспомнил. Вспомнил Лысого, Кабана и того, третьего, который прятался за спиной, ощутил животом гладкую поверхность стола и острый край пряжки на ремне.
— Эй! Ты живой? — внезапно раздался вопросительный шепот, и в комнату прокрался парень, которого раньше Данька видел не во сне, нет, вовсе не во сне, а наяву, когда беспомощно замерзал на одинокой заснеженной скамейке, и уже с того момента запомнил его имя, потому что часто слышал сквозь беспамятство, как повторяла мать: «Сережа! Сережа!»
А Сережа опять удобно устроился на том же стуле и, весьма довольный собой, без лишней скромности поведал Даньке, как они с матерью нашли его, привезли домой, и как, в общем-то, ему зд'oрово повезло, потому что Серегина мать врач-педиатр, причем самый классный специалист в местной детской поликлинике, и даже надумай Данька помирать, ничего бы у него не вышло. И еще интересно, отчего это рожа у героически спасенного была такой, словно ею трамбовали асфальт?