Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
М-да, за счет пиратства, как мне помнится.
— Но вообразите мое удивление, когда по возвращении я узнал, что мою юную жену теперь величают королевой Англии. Разумеется, я поспешил к ней, желая вернуть ее обратно, и она, проявив любезность, назначила меня секретарем. Но, увы, я обнаружил, что ее сердце занято… Томасом Калпепером.
Нет. Нет.
— Вы упомянули, что «жили как супруги», — сухо произнес Кранмер. — Уточните, в каком смысле…
— В том смысле, что мы, имея намерение пожениться, часто совокуплялись.
Я глянул на этого длинноногого пирата, живо представив, как он ложился на мою Екатерину, ласкал ее сокровенные прелести, содрогался в страстных биениях и изливал в ее лоно свое разбойничье семя.
Камешек, тот камешек в ее чреве… так вот ради чего его туда поместили… Наверное, сама Екатерина нашла шарлатана, чтобы тот помог ей скрыть необузданное вожделение.
Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
— Она обещала, что станет вашей супругой? — резонно спросил Кранмер.
— Мы называли друг друга мужем и женой. Уезжая в Ирландию, я доверил ей все свои деньги. Помню, как обнимал ее на прощание, а она со слезами говорила: «Ты забудешь обо мне в своих странствиях… Откажешься от своего слова…»
«Но это она не сдержала клятвы и изменила ему, — подумал я. — Боже… сколько же можно терпеть такие муки? Почему я не испытываю гнева? Давай же, разъярись, пусть ярость уничтожит эту агонию!»
— Вызовите Тома Калпепера, если желаете новых подробностей! — крикнул он, когда его уводили из зала.
Дюжина прищуренных глаз обратилась на меня. Казалось, сердце мое готово разорваться, мир рушился вокруг меня, но я сумел вымолвить:
— Арестовать Калпепера. Допросить его.
Донесшийся из-за двери топот ног возвестил, что гвардейцы бросились исполнять приказание.
И тут всплыли в памяти жестокие и мучительные подробности. Притворное целомудрие Екатерины, которое мне не хотелось осквернить, — по этой причине я в крайней спешке устроил наш брак. Наша брачная ночь, когда она вела себя как распутница, шлюха, давно познавшая сладость любовных утех. Сирийские умащения, подаренные Деремом. Калпепер и Екатерина, куда-то запропастившиеся во время моей болезни. Ее коварное кокетство, яркий румянец по утрам, который я наивно приписывал религиозному воодушевлению после мессы. Запертые двери в Йорке, а на следующее утро — славная история о шотландских убийцах, лживые уверения и притворные поцелуи. О господи!
Я заплакал, опустив голову на стол. Шляпа скатилась. Я знал, что мои волосы изрядно поредели, но сейчас мне было все равно. Я сидел здесь перед всеми все равно что вовсе без одежды, мой позор был выставлен напоказ, однако меня это не волновало. Все заслонило огромное горе. Я любил Екатерину целомудренно и преданно. А она оказалась лживой блудницей, похотливой самкой, которая отправилась служить ко двору, чтобы «добиться солидного положения».
Откинувшись на спинку кресла, я закричал:
— Меч! Меч!
Никто не шевельнулся.
— Принесите мне меч! — приказал я. — Я убью ее, убью… Она никак не могла насытиться любовными оргиями, так пусть захлебнется смертельной агонией! — Я глянул на советников. — Друзья, я хочу, чтобы она терзалась! Корчилась в жестоких муках! Ведь любовный экстаз охватывает порой каждую частичку нашего тела! Так пусть всем телом своим она ощутит мою дикую боль.
Мне нужно просто отомстить! Почему они не понимают меня? Их короля переполняет страдание… Пусть виновница страдает так же.
— Вы что, оглохли? Я сказал: меч!
Впрочем, я же не смогу убить ее самолично. Мне недостанет сноровки.
— Нет, призовите сюда фехтовальщика!
Кранмер простер ко мне руки. По его щекам тоже текли слезы. Но слезы бывают разными, а мой плач рождался в самых недрах кровоточащей души. В ее бездонном источнике. И переполнявшая меня боль порождала неудержимые рыдания.
— Прекратите! Прекратите!
Не в силах более терпеть эту пытку, я вцепился в Кранмера и заорал так, словно хотел вывернуть наружу все свои внутренности, избавиться от самого себя.
Измена. Меня опять предали. Невыносимо! Словно огонь жег меня изнутри. Моя жизнь и моя любовь обернулись ложью, меня окружали притворные любезные маски, а под ними мерзкие…
Меня вывернуло прямо на стол, и я с отвращением смотрел, как рвотная масса стекает на турецкий ковер. Жизнь моя подобна вонючей блевотине; вот все мое раздрызганное, прогнившее, изменившееся до неузнаваемости бытие.
Не знаю, кто уложил меня в постель. Я бредил, совсем обезумев. Перед уходом я приказал разыскать Уилла и привести его ко мне.
В кровати я провалялся не вставая два дня и все это время провел в темноте, не разрешая открывать шторы. Мне связали руки шелковыми лентами, чтобы я не повредил себе. Вспышки ярости неизменно сменялись рыданиями, заснуть не удавалось. Воспоминание за воспоминанием всплывали в моей голове, одно мучительнее другого, и я бился в бесконечной агонии. Погружаясь в легкое забытье, я видел жуткие кошмары. Временами меня накрывала очередная волна лютого гнева, и я желал только одного: вырваться из плена собственных мыслей.
Душевные мучения не ослабевали, но в итоге я обессилел физически и впал в полное изнеможение и неподвижность.
XLIV
Очнувшись, я увидел скорбное лицо Кранмера. Он стоял у изножья моей кровати. Долго ли он торчал тут? Что ему нужно?
— Ваша милость… мой возлюбленный король… — начал он, сделав шаг в сторону изголовья.
Возлюбленный. Только старцы отныне могли так обратиться ко мне, и только в устах старика я мог счесть это слово правдивым.